Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести
Шрифт:
— Замки привез.
— Спасибо. Только кладовщиком отроду не бывал. Вот так, Петр Семенович.
— Молодец! — Улыбнулся. — Хотел проверить, честно скажу.
— Чист ли я на руку? — как ни в чем не бывало справился Антон Ильич.
— Ладно, давай разгружать. Эй, помоги! Маляра привез, — объяснил почему-то с ухмылкой Петр Семенович, кивнув в сторону парня, сидевшего на дрезине и безмятежно сосавшего конфетку. Одет был парень в ватник, измазанный белилами, в толстенные ватные штаны, тоже сверкавшие
Спрыгнул парень с дрезины.
— Давай! — Голос у него звонкий, чистый, вовсе не мужской.
Антон Ильича словно гвоздем к земле приколотило.
— Девка!
Маляриха сняла шапку. Из-под нее золотистой волной растеклись по ватнику волосы.
— Люда! — не своим голосом вскричал Антон Ильич и словно подкошенный брякнулся оземь.
В себя он пришел не скоро. Возле него на постели сидел Петр Семенович, а девушка-маляр стояла спиной к нему у печки: там урчал чайник.
Антон Ильич пошевелился, привстал.
— Что это со мной? — хрипло спросил он.
— Лежи, лежи, — грубовато-ласково сказал Петр Семенович. — Мы бы сами рады знать, что с тобой приключилось. Увидел Любу, закричал: «Люда!» — и с копыт долой. Жену вспомнил, что ли?
Антон Ильич помотал головой.
— Не было у меня жены. Дай курнуть.
— А при чем тут какая-то Люда? — Петр Семенович передал Антон Ильичу папиросу.
— Какая Люда?
— Вы меня почему-то назвали Людой. — Девушка обернулась к Антон Ильичу. Она сняла ватник, осталась в пестром халатике — и сразу вроде бы вдвое убавилось у нее всякого… — Так вы нас перепугали! — И улыбнулась, показав две трогательные ямочки в углах мягких, добрых губ.
— Люда? — Антон Ильич долго молчал, собрав лоб гармошкой. Что-то мелькнуло на миг в памяти и исчезло. — Почему Люда?
— Это тебе знать, — с намекающим смешком отозвался Петр Семенович, — почему ты Перевалову Любу в Люду Неизвестную перекрестил.
— А кто ж вы будете? — спросил девушку Антон Ильич.
Она испуганно смотрела на него.
— Вот те раз! Я ж сказал: маляр.
— А, да, вспомнил… Парень на дрезине.
Неловкое молчание.
— Часто это с тобой бывает?
— Что бывает?
— Да вот как сегодня.
— А что было сегодня?
— Я ж говорил: увидел Любу, страшенным голосом крикнул: «Люда!» — и упал. Спасибо Любе, поддержала тебя, а то бы головой об рельсы…
— Ничего не помню, — с виноватой улыбкой признался Антон Ильич.
— Вот я и спрашиваю: впервой это у тебя?
— Бывало. Начисто память отшибает.
— А что говорят доктора?
— Контузия.
— А, да! Но ведь эдаким манером ты и на работе можешь ляпнуться. Не дай бог, прямо
Антон Ильич ничего не сказал.
Ходики пробили два раза.
— Мне ж в обход, — спохватился Антон Ильич.
— Лежи, чего там! Люба за тобой присматривала, а я в обход сходил. Все в порядке.
— Навек спасибо.
— Чего там!
— А вот и чай готов, — сказала Люба.
— Все-таки я встану. — Антон Ильич с крехтом поднялся с постели. — Прошу прощенья, что заставил вас обоих… около себя…
— Да что вы, Антон Ильич! — весело возразила Люба. — Может, вам в постель чаю? Я сейчас…
— Этого еще не хватало, — проворчал Антон Ильич. — Голову мутит, а так… так все прошло.
— Ну и хорошо! — обрадовался Петр Семенович. — Давай, Любовь Митревна, собери на стол. Я привез кой-чего. Закусим, выпьем, оно и того…
— Да и у меня есть запасец. Бабуня напекла, нажарила. — Улыбка у Любы была такая милая, такая женственная и ласковая, что Антон Ильич почему-то вздохнул.
— Сколько ж вам лет? — справился он, отводя глаза от ее тоненькой фигуры, от молодой, высокой груди, ясно вырисовывавшейся под халатиком. На чистом лбу ни одной морщины. «Да и рано, конечно!» — подумалось Антон Ильичу. Подбородок остренький, вроде как у лисички, легкий румянец на щеках, умилительные ямочки… А бездонные, томные, с поволокой глаза снова заставили Антон Ильича вздохнуть. «С чего бы это я?» — не понимал он.
Оказалось, что Любе двадцать четыре, живет и работает в совхозе «Первомай» маляром, чуть ли не единственным в этой округе. Каждый, кто нуждается в ремонте избы или там казенного какого-нибудь помещения, — к Любе с поклоном.
Все это объяснил Петр Семенович.
— Нарасхват дивчину. Еле уговорил ее сюда. Помнишь, рассказывал про красавицу. О ней было говорено.
— Вы уж скажете! — Легкая краска смущения сделала лицо Любы еще привлекательней.
Сели.
Только теперь Антон Ильич заметил, как чисто и светло стало в избушке. Клопиные следы аккуратно залеплены бумажными кружочками, пол отмыт, окна протерты, а посуденка так и поблескивает на полке слева от печки.
— Это что ж, вы постарались? — обведя взглядом избушку, спросил Антон Ильич.
— Да ведь все равно делать было нечего. Вы спали, — деликатно обошла Люба неприятность, случившуюся с обходчиком, — вот я и…
— Долго я… после того…
— Я уж за доктором хотел. — Соленый огурец как-то особенно аппетитно хрустел на зубах Петра Семеновича, глаза замаслились от выпивки. — Когда мы прибыли, Любовь Митревна?
— Около десяти что-то. — Люба пила чай с непередаваемым изяществом, и все движения ее были ловкими, быстрыми и незаметными. Бесшумно скользила она от стола к печке и обратно.