Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 5. Золотое руно
Шрифт:
Она ответила:
— Как я могу тебе сказать? Это могло быть насмешливое оплакивание его соседей-тавров. Он с удовольствием увидит их спины, когда их изгонят из его ограды.
Ээт обдумал ответы Медеи и одобрил их. И все же у него было дурное предчувствие, и он не осмеливался вернуться к своему ложу, чтобы выспаться, страшась новых снов. Вместо этого он пригласил дочь выйти с ним на прогулку в дворцовые сады, пока не приготовили завтрак; а после завтрака он избегнет дурных последствий своего сна с помощью двойной предосторожности — омоется в чистых водах Фасиса и поведает свой сон Солнцу, как только оно поднимется над восточными вершинами.
Медея согласилась. Она надела прекраснейшее из своих платьев
— Может быть, — сказал он — мой сон о звезде связан с плодами этого брака, который я замыслил исключительно ради блага народа. Ты всегда была благоразумной девушкой, избегавшей ловушек любви, которая наполняет жизнь молодых людей такими ненужными страданиями; и поэтому я уверен, что возражений против этого брака, который сам Стир предложил нам через посредничество мосхов, у тебя не возникнет, хотя ты и возражала против других союзов, менее значимых политически; этот же, напротив, придется тебе по душе. Старый Стир станет моим зятем, и все наши пограничные неурядицы закончатся.
Стир правил могущественным племенем в горах к северу от реки Куры, и таким образом непросто распоряжался на торговом пути, от которого зависело процветание Колхиды, но и угрожал восточным границам царства. И Ээт также напомнил дочери:
— Твое положение в Албании будет неизмеримо могущественней любого, какого ты можешь надеяться достичь в Колхиде, когда мой престол унаследует твой брат Апсирт.
Медея вообще ничего не сказала в ответ, но душу ее охватила ярость; ибо албанцы едят вшей, отвратительно ведут себя в постели, да еще и Государственный Совет оскорбил ее, сговорившись со Стиром у нее за спиной.
Ээт похвалил ее почтительное молчание, но она так ничего и не сказала. Вместе они смотрели как засветились далекие заснеженные вершины Мосхии, отразив сияние восходящего солнца.
— Цвет свежей крови, — невольно вырвалось у Ээта; но он не мог взять обратно эти неудачные слова.
Когда они повернули, чтобы идти обратно во дворец, прибежал гонец от южной сторожевой башни.
— Твое Величество! — вскричал он, едва дыша. — Тридцативесельный греческий корабль только что поднялся по реке, скрытый туманом, и бросил якорь у Царского Мола; его украшает голова Овна, и члены команды явно, все до одного, — лица знатные. Я разглядел среди них четверых твоих внуков, сыновей Фрикса. Один из них, царевич Аргей, ранен в голову.
Ээт немедля вышел из города через Южные ворота и спустился к причалам крайне разгневанный, намереваясь запретить аргонавтам высадку, но повстречал вестника Эхиона, который уже направлялся к нему с оливковым жезлом в руке.
Эхион заговорил первым:
— Трижды Благородный Ээт, царь Колхиды, прежде правивший прославленной Эпирой, мы явились во имя Матери по благочестивому делу, о котором наш капитан скоро поведает тебе лучше, чем мог бы поведать я. Это — Ясон, миний, наследник престола Фтиотиды, и остальные у нас на корабле, подобно ему, лучшие по крови из живущих в Греции, некоторые из них цари, другие — божественного происхождения. Среди них и Авгий, царь Элиды, который, как и ты, потомственный жрец Солнца. Тебе не надо опасаться, что мы прибыли с дурными намерениями, ибо нас послала сама Мать. Благодаря ее милостивому вмешательству не так уж много дней назад, Ясон спас четверых твоих благородных внуков, не дав им утонуть, и теперь возвращает их тебе живыми и здоровыми. И спас он не только твоих внуков, но и своих родичей. Ибо Кретей, дед Ясона, был братом
Ээт ответил, опустив взгляд:
— Разве в Греции не известно, что, когда до меня дошли новости о жестоком убийстве моего племянника, Сизифа Асопийского, я поклялся, что обрушу свою месть на первый же экипаж греческих моряков, которые дерзнут подняться по этой реке, и перебью всех до единого? Какая сила, как ты думаешь, заключается в нечестивом имени Афаманта, чтобы оно вынудило меня изменить мои намерения в отношении вас?
Эхион вежливо ответил:
— К счастью, Твое Величество, твои слова, сказанные в гневе, были так неточны, что тебе не нужно считать себя связанным ими, как бы ты с нами ни поступил. Во-первых, наши моряки не все греки, ибо некоторые из нас — древнего критского или пеласгского рода, а трое — фракийцы (что видно по их татуированным лицам и конопляным рубахам); во-вторых, не все мы, греки, моряки, ибо Аталанта Калидонская — морячка. Что касается имени Афаманта, пусть оно звучит в твоих ушах, как предупреждение о том, что случается с пренебрегающими приказами Великой, во имя которой мы явились.
Медея, которая из любопытства вышла следом за отцом за городские ворота, схватила его за рукав и оттащила в сторону.
— Отец, — прошептала она, — вспомни свой сон и узнай этот знак. Не отвергнешь ли ты бездумно помощь греков, обещанием которой тебя явно удостоила Богиня нынче ночью? Окажи гостеприимство этим странникам, обеспечь их горячей баней, чистыми одеждами, прикажи подать им лучшие кушания и напитки, выслушай со вниманием то, что они скажут. Они явились во имя Матери, а не во имя выскочек Зевса или Посейдона.
Ээт громко ответил:
— Если они явились не во имя Зевса, почему их корабль украшает голова Овна?
— Спроси вестника, — сказала она, — меня-то зачем спрашивать?
У Эхиона нашлось готовое объяснение: голова Овна была украшением и символом на кораблях миниев в течение многих поколений, задолго до установления новой Олимпийской веры. Почему Ээт считает, будто она дурной знак? Он добавил:
— Среди главнейших целей нашего плавания есть и такая — предложить тебе от имени нынешних правителей Асопии и Эфиры полное возмещение за жестокую смерть твоего племянника Сизифа, которая явилась изначальной причиной бесчисленных бедствий в двойном царстве. — Мир не знал более ловкого лжеца, чем Эхион. Его отец Гермес лгал с колыбели, или так повествуют поэты Аркадии.
Ээт выдержал паузу и воззрился на Эхиона, который, спокойно и не дрогнув, встретил его сердитый взгляд, как и подобает вдохновенному вестнику. Наконец Ээт уступил. Он опустил глаза и сказал:
— Сообщи своему капитану Ясону, что я благодарен ему за спасение четверых сыновей Фрикса, моих внуков, что он может без страха ступить на берег и что я жду, когда он в точности передаст мне послание, доверенное ему правителями Асопии и Эпиры, а также другие послания, какие ему угодно, только пусть ни слова не говорится о Золотом Руне Лафистийского Зевса.
Эхион рассмеялся. Он сказал:
— Не раздувай пламя из старых углей, Твое Величество, первым называя древнюю реликвию, само имя которой (и я рад тебе об этом сообщить) давным-давно позабыли все в Греции, кроме вестников и поэтов, обязанность которых — помнить все.
К этому времени Ясон и остальные аргонавты сошли с корабля и восходили по двое по широким каменным ступеням, которые вели с Царского Мола к городским воротам. Ээт удалил Медею, не желая, чтобы на нее глазели путники-греки и встал, готовый учтиво приветствовать Ясона. Но Медея не спешила уйти. Там, где извилистая тропа поворачивала у грушевого дерева, она обернулась. Опершись о балюстраду, она взглянула на Ясона, шагавшего с юношеским достоинством не слишком медленно, но и не слишком быстро, вверх по лестнице, на три шага впереди своих спутников.