Собрание сочинений в четырех томах. Том 3
Шрифт:
Ваня дергал его за рубаху:
— Пойдем... чего стоять?..
— Фу, да постой!.. — И принимался за самое вкусное и самое любимое — за колбасу.
Он ее откусывал прямо на весу, подняв голову, сначала копченую, которая так чудесно пахнет дымком. Колбаса все становилась короче, а Мишка вытягивался, лез вверх, пока не откусывал последний раз под самым потолком. Потом спускался и принимался за вареную. На ней оставались следы от зубов, и среди нежного розового мяса жирно белели кусочки сала. Колбаса подходила к концу...
Мишка проглотил слюну,
— Пойдем.
Они пошли. Ваня молча и боязливо шел за Мишкой, с удивлением присматриваясь к его худенькому лицу со впалыми блестящими глазами, к худенькой фигурке, на которой так ясно, приподнимая грязную рубашку, выступали лопатки и угловатые острые локти, как будто видел в первый раз. И не то сожаление, не то снисходительная жалость шевельнулась в Ване.
— Мишка, а дохлый ты.
— Пошел к черту... Тебе что за дело?
Мимо равнодушно, с тем же заглушающим голоса и слова шуршанием двигалась живая, однообразная в своем разнообразии толпа, как будто была только широкая улица, катящиеся экипажи, огромные дома, зеркальные магазины, и не было этих затерявшихся в толпе мальчиков.
Уже не останавливались около гастрономических магазинов, а шли молча и угрюмо.
В одном только месте Мишка приник к стеклу. Громадное во всю стену зеркальное стекло было задернуто изнутри красной шелковой материей. Уголок материи завернулся, и был виден с расписанным потолком и стенами огромный зал, весь заставленный столами, покрытыми ослепительно белыми скатертями. За столами сидели люди в черных сюртуках, с белой грудью, ели и пили. Другие люди, точно в таких же черных сюртуках, с такой же белой грудью, бегали между столами, приносили и уносили блюда, бутылки, тарелки, стояли около столов и глядели тем в рот.
Мишка обегал глазами все столы, дальние и ближние, остановился на одном, где сидело двое, и, не отрываясь, стал глядеть на них. Один — толстый, с пробритым подбородком и расчесанными бакенбардами, другой — с тоненькими, как крысиные хвостики, остро вздернутыми кверху усами.
Толстый завязал вокруг шеи белую, как кипень, салфетку, а с тонкими усиками заткнул угол салфетки за жилетку. Толстый, не поворачивая головы, пошевелил красными жирными губами, и глядевший им в рот человек подскочил, согнулся и налил в бокалы одному и другому чего-то кипящего, золотисто искрящегося.
Толстый взял бокал в руку, и с крысиными усиками тоже взял в руку, и они, покачиваясь, наклоняясь друг к другу и шевеля в бокалах золотившуюся, искрившуюся влагу, смотрели друг на друга, шевелили губами, то протягивая, то прижимая руки к груди, потом подняли бокалы, покивали друг другу, сделали на лице улыбки и, запрокидывая, стали глотать играющую, колеблющуюся искристую влагу, и у тонкого на длинной жилистой шее прыгал кадык. Потом толстый отрезал большой кусок мяса, широко раскрыл, как пасть, рот со скверными, почернелыми зубами, положил туда и стал медленно, опуская и поднимая брови, жевать, двигая челюстями справа налево. Стоявшие возле люди, глядели ему
Мишка, помолчав, сказал:
— Ну, и здоровый жрать!..
— Ресторан, а это официанты, — важно сказал Ваня. — Они, вишь, одеваются, как баре, не отличишь. Это у нас только в трактирах половые в белых рубахах.
Мишка снова торопливо развязывал веревочку от штанов и так перетянулся, что живот у него ушел под ребра. Потом собрал, сколько мог, во рту и плюнул; по стеклу, оставляя мокрый след, потекли белой пеной слюни.
Раздался густой бас с парадного:
— Это что?.. Хулиганить!.. А в часть?..
Огромный швейцар в золотой ливрее шел от парадного. Мальчики бросились прочь, толкаясь и путаясь среди публики. На бегу Мишка, обернувшись, успел бросить:
— Золото себе на брюхо нашил и думает — генерал.
Прошли квартал.
Ваня остановился:
— Надо домой.
Мишка, угрюмо помолчав, небрежно бросил:
— Соскучился по порке?
Опять пошли молча. У Вани дергалось лицо, но сдерживался.
— Надо домой.
— Домой, домой!.. — передразнил Мишка. — А как зачнут тебя пороть, сладко запоешь!.. Дурак!..
И, пройдя несколько шагов, мрачно добавил:
— Кабы поесть только…
Потом вдруг остановился, схватил Ваню за воротник, дернул и озлобленно завизжал:
— Есть деньги?..
Ваня замялся:
— Ну-у...
— Есть деньги?..
Публика сплошной массой шла, обходя их.
— Маленькие скандалисты, — проговорил кто-то.
— Да... не-ту... Ну-у... есть... — протянул Ваня, подняв брови и не зная, как отделаться от Мишки, — только их нельзя трогать... крестный подарил... на именины... беречь велел... новенький полтинник...
— Давай! — К лицу Вани, обдавая горячим дыханием, близко наклонилось искривленное злобой лицо Мишки. — Давай сию минуту!
Ваня, так же недоумело подняв брови, полез в карман, долго рылся, захватывая и опять опуская полтинник, наконец вытащил. Мишка выхватил, зажал в руке и торопливо пошел, Ваня за ним.
— Тут ничего нельзя купить... — говорил заискивающе Ваня, поспевая сзади, — магазины... Дорого... Пойдем в съестную лавку.
Долго шли, пока улицы стали тише, дома ниже, вместо магазинов обыкновенные лавки. На углу Ваня прочитал: «Съестная лавка».
С разгоревшимися голодными глазами оба мальчика вошли туда.
— Ну, та-ак!.. — проговорил, выходя из лавки, Мишка с веселыми глазами, тщательно облизывая пальцы, потом вытер их о волосы и штаны и совсем свободно распустил веревочку на животе.
Ваня шел тоже довольный и веселый.
— Вот так закусили!..
— Ну, а как же крестный теперь?.. Слопал именинный полтинник...
Лицо Вани омрачилось.
— Куда-а же мы? — протянул жалобно. — Домой надо...
— Али спина чешется?.. Поспеешь, спустят еще шкуру...