Собрание сочинений в десяти томах. Том четвертый. Драмы в прозе
Шрифт:
Мартин.Нет, господин мои, обеты мои не возбраняют мне пить вино, но поелику вино возбраняет обеты мои, я и не пью вина.
Гец.Что вы под этим разумеете?
Мартин.Благо вам, что вы не понимаете этого. Пища и питье, думаю я, есть жизнь человека.
Гец.Верно!
Мартин.Когда вы поели и выпили, вы как будто бы родились вновь. Вы стали сильней, смелей, искусней в своем деле. Вино веселит сердце человеческое, а веселие есть мать всех добродетелей. Когда человек вкусит
Гец.Да, когда я выпью, все это так и бывает.
Мартин.О том и речь. Но мы…
Георгвходит с водой.
Гец (Георгу, тихо).Ступай на Дахбахскую дорогу, приложись ухом к земле, — не слышно ли конского топота, — и тотчас возвращайся назад.
Мартин.Но мы, когда поели и выпили, мы становимся прямою противоположностью того, чем нам надлежит быть. Ленивое пищеварение наше настраивает разум наш по желудку, и в расслаблении чрезмерного покоя родятся похоти, легко нас одолевающие.
Гец.Один стакан, брат Мартин, не потревожит ваш сон. Вы много прошли сегодня. (Подносит ему.)За всех воителей!
Мартин.Во имя божье!
Они чокаются.
Я не выношу тунеядцев. И все-таки нельзя сказать, чтоб все монахи были тунеядцами. Они делают, что могут. Я иду от святого Фейта, где ночевал. Настоятель водил меня в сад: воистину полная чаша. Превосходнейший салат! Не капуста, а услада душевная! А цветная капуста и артишоки такие, каких во всей Европе не сыщешь!
Гец.Так, значит, вас это дело не привлекает. (Встает, смотрит, не идет ли мальчик, и возвращается.)
Мартин.Ах, если бы господь создал меня садовником или монастырским собирателем лекарственных трав! Я был бы счастлив. Настоятель мой любит меня — монастырь мой в Эрфурте, в Саксонии, он знает, что я не создан для покоя, и посылает меня всюду, где надо что-нибудь устроить. Я иду к епископу Констанцскому.
Гец.Еще стаканчик! Желаю удачи!
Мартин.Вам того же.
Гец.Что вы так смотрите на меня, брат?
Мартин.Я влюбился в панцирь ваш.
Гец.Он вам нравится? Носить его тяжко и обременительно.
Мартин.А что же не обременительно на сем свете? По мне, самое обременительное — не сметь быть человеком. Бедность, целомудрие и послушание — вот три обета, из которых каждый, взятый в отдельности, кажется наиболее противным природе. Как же невыносимы все они, взятые вместе! И всю жизнь свою безрадостно задыхаются под этим гнетом или под еще более тяжким бременем угрызений совести! О господин мой! Что значат все тягости вашей жизни в сравнении с горестным положением сословия, которое из-за дурно понятого стремления стать ближе
Гец.Если бы обеты ваши не были столь священны, я предложил бы вам надеть доспехи, дал бы коня, и мы б отправились вместе.
Мартин.О, если б господу было угодно даровать плечам моим силу снести тяжесть доспехов и руке моей — мощь, дабы сбить с коня врага! Бедная, слабая рука, ты издавна привыкла носить крест и мирную хоругвь да махать кадилом, тебе ли владеть копьем и мечом? Мой голос, пригодный лишь для «Ave» и «Аллилуйя», был бы для врага глашатаем моей немощи, тогда как ваш заранее побеждает его. Нет, обеты не смогли бы помешать мне вновь вступить в орден, учрежденный создателем моим!
Гец.Счастливого возвращения!
Мартин.Я пью лишь за ваше. Возвращение в мою клетку — всегда несчастие. Когда вы, господин мой, возвращаетесь под кров ваш с сознанием вашей храбрости и силы, их не может победить и сама усталость! Когда вы впервые за долгий срок в безопасности от нападения врага и безоружный простираетесь на ложе и вас одолевает сон, который вам слаще, чем для меня глоток воды после долгой жажды, тогда вы можете говорить о счастье.
Гец.Зато это редко случается.
Мартин (страстно).Но когда случается — это предвкушение небесного блаженства. Вы возвращаетесь, обремененный добычею врагов ваших, и припоминаете: «Этого копье мое сбило с седла ранее, чем он успел выстрелить, того я поверг на землю вместе с конем его», — и вот вы подъезжаете к вашему замку…
Гец.И что же?
Мартин.А жены ваши! (Наливает.)За здравие супруги вашей! (Вытирает глаза.)Ведь она есть у вас?
Гец.Благородная, прекрасная женщина.
Мартин.Счастлив муж добродетельной жены и число дней его сугубое. Я не знаю женщин, хотя женщина была венцом творения!
Гец (про себя).Мне жаль его! Сознание своего звания разрывает ему сердце.
Георг (вбегает).Господин! Я слышу коней — вскачь! Двоих! Это, наверное, они.
Гец.Выведи моего коня. Пусть Ганс сядет в седло. Прощайте, дорогой брат, да сохранит вас господь! Будьте мужественны и терпеливы. Бог не оставит вас.
Мартин.Я хотел бы знать ваше имя.
Гец.Извините меня. Прощайте! (Подает ему левую руку.)
Мартин.Зачем даете вы мне шуйцу? Или я не достоин рыцарской десницы?
Гец.Вы должны были удовольствоваться ею, даже если б были императором. Моя десница, правда, в бою не бесполезна, но к дружескому пожатию она не чувствительна — она слилась воедино с перчаткой, а перчатка, как видите, железная.