Собрание сочинений в десяти томах. Том восьмой. Годы странствий Вильгельма Мейстера, или Отрекающиеся
Шрифт:
Музыка, в которой духовное перемешано со светским, — безбожна; музыка межеумочная, выражающая душевную слабость, тоскливые, горестные чувства и в том находящая удовольствие, — отвратительна. Она недостаточно серьезна, чтобы быть духовной, и вместе с тем лишена главной характеристической черты светской музыки — веселости.
Возвышенная духовность церковной музыки, веселый задор народных мелодий — вот те дверные петли, на которых вращается настоящая музыка. И есть дне сферы ее постоянного и непременного воздействия: молитвенное благоговение или танец. Смешение сбивает с толку, расслабление пресно и пошло, а если музыка уподобляется дидактическим, описательным или иным подобным стихам, она
Пластикадействует в полную меру, лишь достигнув величайших высот. Посредственное может импонировать нам по многим причинам, но все же посредственное произведение искусства больше сбивает с толку, чем радует. Поэтому ваяние поневоле старается стать интересней благодаря предмету изображения, что удается ему в портретах выдающихся личностей. Но и в них оно должно подняться как можно выше, если желает быть правдивым и достойным.
Живописьсреди всех искусств дает больше всего воли и удобства. Дело в том, что она много выигрывает и доставляет удовольствие благодаря сюжету и предмету изображения, даже если остается всего лишь ремеслом или едва приближается к искусству, а отчасти и в том, что техническое исполнение, пусть даже лишенное духовного смысла, восхищает и необразованных и образованных зрителей, почему живописи, чтобы нравиться, довольно хотя бы в малой мере возвыситься до искусства. Приятно само правдоподобие красок, внешнего облика видимых предметов и их взаимоотношений, а так как глаз и в жизни привык видеть всякое, то искаженный предмет и даже искаженность всей картины не претит ему так, как слуху — фальшивый звук. Можно стерпеть самое скверное изображение, потому что мы привыкли видеть предметы и похуже. Живописцу достаточно быть хоть немного художником — и он найдет больше публики, чем музыкант, стоящий на той же ступени совершенства; по крайней мере, самый ничтожный художник может работать сам по себе, между тем как маленький музыкант должен объединяться с другими, чтобы совместными усилиями про известь некоторый эффект.
На вопрос о том, надо ли при созерцании произведений искусства сравнивать или не надо, мы хотели бы ответить так: образованный знаток должен сравнивать, потому что перед ним маячит идея, у него есть понятие о том, что можно было и следовало сделать; для любителя — на полпути к образованию — больше всего пользы будет не сравнивать, а рассматривать каждое достижение художника по отдельности: так его чутье и ум постепенно разовьются до общих суждений. Невежда сравнивает лишь ради собственного удобства, чтобы избавиться от обязанности выносить суждение.
Правдолюбие обнаруживается в умении повсюду находить хорошее и ценить его.
Историческим чутьем называется чувство человека, образованного настолько, что при оценке современных достижений и достоинств он принимает в расчет также и прошлое.
Лучшее, что дает нам история, — это вызываемый ею энтузиазм.
Своеобразие вызывает к жизни своеобразие.
Надо помнить, что среди людей есть немало таких, которые, будучи лишены творческой способности, хотят сказать нечто значительное; тогда и появляются на свет самые странные вещи.
Когда человек мыслит глубоко и серьезно, ему плохо приходится среди широкой публики.
Если уж я должен выслушать чужое мнение, то пусть оно будет высказано окончательно: мне хватит и своих проблем.
Суеверие неотъемлемо присуще человеку, и если кто полагает совсем от него избавиться, оно прячется в самых причудливых уголках и закоулках, а потом, едва почувствовав себя в безопасности, немедля выходит из них.
Многое мы знали бы лучше, если бы не
Микроскопы и подзорные трубы, по сути дела, замутняют ясность человеческого разума.
Обо многом я молчу, потому что не хочу сбивать людей с толку, и бываю доволен, если они радуются там, где меня берет досада.
Все, что освобождает наш дух, но не дает нам власти над самими собой, пагубно.
В произведении искусства людей интересует более «что», нежели «как», потому что первое они могут постичь в подробностях, а второе недоступно им и в целом. Отсюда — извлечение отдельных мест; впрочем, при должном внимании в конце концов почувствуют и воздействие целого, но только безотчетно.
Вопрос: «Откуда поэт это взял?» — также относится только к «что»; о том, «как», задавший его ничего не узнает.
Только искусство, особенно поэзия, упорядочивает воображение. Нет ничего хуже, чем сильное воображение при отсутствии вкуса.
Манерное — это неудавшееся идеальное, субъективно переданное идеальное; поэтому ему не обойтись без острословия.
Филолог живет связностью дошедшего в рукописи. В основе рукописного предания лежит манускрипт, в нем встречаются и настоящие лакуны, и описки, создающие лакуны смысла, и все прочие изъяны, какие только могут быть в манускрипте. Но вот находится второй, третий список, их сличение помогает все лучше разглядеть в рукописном предании разумный смысл. Но филолог идет дальше, он добивается, чтобы его внутреннее чутье без внешних вспомогательных средств научилось все глубже постигать и наглядно представлять связный смысл разбираемого текста. Так как для этого необходимо обладать сугубым тактом и сугубо углубиться в творения давно усопшего автора, а также иметь хотя бы некоторую долю творческой фантазии, то нельзя упрекать филолога, если он возьмет на себя смелость судить и в вопросах вкуса, — что, впрочем, далеко не всегда ему удастся.
Поэт живет изображением. Самое совершенное изображение — то, которое спорит с действительностью; такое бывает, когда дух столь живо ее описывает, что эти описания могут стать для каждого насущно-зримыми. Поэзия, когда она достигает высочайшей вершины, кажется внешней — и только; чем больше она сосредоточивается на внутреннем, тем дальше заходит по пути упадка. Та поэзия, которая изображает одно только внутреннее, не воплощая его во внешнем или не давая возможности ощутить внешнее сквозь внутреннее, опускается до последних ступеней, с которых переходит уже в обыденную жизнь.
Искусство красноречия живет всеми привилегиями поэзии, всеми ее правами; завладев ими, оно ими злоупотребляет, чтобы достигнуть внешних, нравственных или безнравственных, сиюминутных выгод в гражданской жизни.
Литература есть только фрагмент фрагмента; записывается ничтожная доля того, что произошло и было сказано, сохраняется ничтожная доля записанного.
Талант, развивавшийся во всей своей природной подлинности и величии, хотя и необузданный и угрюмый, — таков лорд Байрон; поэтому едва ли кто-нибудь может с ним сравниться.
Истинная ценность так называемых народных песен — в том, что мотивы их заимствованы непосредственно у природы. Но и образованный поэт мог бы воспользоваться той же выгодой, если бы понимал ее.
Впрочем, народные песни всегда имеют то преимущество, что естественный человек, не в пример образованному, умеет быть лаконичным.
Зреющим талантам опасно читать Шекспира: он заставляет их подражать ему, а они только учатся выражать самих себя.