Собрание сочинений в пяти томах. Том 4. Пьесы и радиопьесы
Шрифт:
Антон. Что такое?
Страницкий. Сенсация, Антон. Шанс!
Антон. Какая сенсация? Что за шанс? Сенсации у меня бывают теперь только во сне! Там я плаваю на глубине в пятьдесят футов в своем водолазном костюме — том самом, которому пришла крышка, когда «Глория» взлетела на воздух, а вместе с ней полетели в небесную синеву и мои глаза, голубые, как морская вода. Я как раз висел на каких-то обломках, прибитых волнами к коралловому рифу, окруженный каракатицами с метровыми извивающимися щупальцами, —
Страницкий. Ты просыпаешься, а золото-то тю-тю? Плевать мне на твои сны! Я могу предложить тебе реальный шанс, который составит наше счастье, а заодно и счастье всего мира. Слышишь траурный марш?
Слышен траурный марш Шопена.
Антон. А, понимаю! Это играют по радио всегда, когда умирает кто-нибудь важный.
Страницкий. Нет, случилось событие куда более значительное. Меве заболел проказой.
Антон. Меве.
Страницкий. Наш Национальный герой.
Антон. Как же это он умудрился подцепить проказу в наших краях?
Страницкий. Он же ездил в Абиссинию, где должен был продемонстрировать свое сочувствие социальному положению населения. Но перестарался — зашел в какую-то хижину, по обычаю этой страны босиком, и заразился.
Антон. Где она у него?
Страницкий. На большом пальце левой ноги.
Антон. А при чем здесь наш шанс?
Страницкий. Мысль, Антон, совсем простая: все беды происходят от того, что нам, инвалидам, затыкают рот.
Антон. Я и не хочу ничего говорить.
Страницкий. Потому что ты сразу засыпаешь и тебе снятся твои каракатицы. А я, Антон, сплю плохо, я деятельный человек, лежу и размышляю о нашем ничтожестве. В том-то и дело, что мы ничто. Нас не слушают — и это причина всех бед. Но теперь все не так. Теперь с нами Меве. У него проказа, а мы инвалиды. Теперь он нас поймет. Пойдем к Меве. В газете написано, что он лежит в Вифлеемской клинике.
Антон. И что мы там будем делать?
Страницкий. Меве и мы должны образовать правительство.
Антон. Правительство?
Страницкий. Мы будем министрами.
Антон. Министрами?
Страницкий. А кем же еще? Я был футболистом, а ты — водолазом. Но разве могу я играть в футбол без ног, а ты — нырять, когда у тебя нет глаз? Пусть теперь этим займутся здоровые. А чтоб управлять, не так уж нужны здоровые члены.
Антон(смеется). Национальный герой, бесспорно, тебя поймет.
Страницкий. Проказа открыла ему глаза на наше положение. Такая болезнь просветляет.
Антон(осторожно).
Страницкий. Сегодня же.
Антон. Чепуха, Страницкий, какая чепуха! Одна из твоих идиотских выдумок.
Страницкий. Теперь наконец наверху должны оказаться те, кто испытал мировую историю на собственной шкуре. А это как раз мы!
Антон. Но ведь мы же совсем не умеем править!
Страницкий. Что значит — мы, Антон? Главное, что я умею. Ты думаешь, что я делал ночами, пока ты храпел? Я набрасывал программу правительства, проводил социальные реформы, ты еще удивишься какие, произносил речи, а когда под утро я засыпал, то снились мне, в отличие от тебя, не какие-нибудь бесполезные пустяки. Мне снились практические сны. Я разъезжал по конференциям. Дай мне только попробовать. Я знаю, как нужно использовать шанс. Когда я забил три гола испанцам…
Женский голос. Господин Страницкий, господин Антон!
Страницкий. «Господин Страницкий! Господин Антон!» Слышишь? Это фрейлейн Мария из девятнадцатой комнаты.
Мария. Доброе утро, господин Страницкий. Доброе утро, господин Антон.
Страницкий. Доброе утро, фрейлейн Мария. Мы долго не виделись. Комната номер девятнадцать пустовала целых три недели.
Мария. Я, господин Страницкий, потеряла место на парфюмерной фабрике и была у сестры. А теперь я устроилась работать в трикотажном концерне «Диана и К°» и вот снова здесь.
Страницкий. Это мне не нравится. Трикотажный концерн не для вас, фрейлейн Мария.
Мария. Я буду мести лестницы и цеха, господин Страницкий. Тридцать пфеннигов в час…
Страницкий. Цеха и лестницы за тридцать пфеннигов! Фрейлейн Мария, я нищий черт, ведь подумайте: я безногий, которого возит по городу слепой, сижу у пострадавших от обстрела стен Святого Себастьяна и сую людям под нос жестяную тарелку. Все это, конечно, так. Но если бы вы, закрыв глаза, хоть разок представили себе меня, фрейлейн Мария, с обеими ногами да еще в черно-красной футболке команды «Патриа», вы бы должны были признаться, что я был парнем что надо.
Мария(смущенно). Господин Страницкий!
Страницкий. Таким парнем, что показал бы директору трикотажного концерна, как заставлять симпатичную девушку вроде вас мыть полы.
Мария(робко). Господин Страницкий!
Страницкий. Вы покраснели, фрейлейн Мария. Ну что ж, понимаю: такую девушку, так вы, смущает, конечно, что безногий объясняется ей в любви. Но это объяснение на тот случай, если бы я был при своих ногах, — чтобы показать вам, каков бы я был, если бы они не валялись в песках Сахары под каким-то холмом.