Собрание сочинений в семи томах. Том 1. Рассказы
Шрифт:
— А жил там… жил там Ганоусек, — вдруг радостно воскликнул он. — Ганоусек, нищий.
— С дочками, — просиял Боура.
— Да, у дочек были еще такие воспаленные глаза, с болезненными кругами. И я заходил к ним поесть.
— Вот об этом слышу впервые, — удивился Боура.
— Заходил. Они жарили для меня на плите хлеб. Что бы старик нищий ни приносил — объедки, корки, горох, чудовищную гадость, — я все ел. А потом заваливался спать и откармливал его вшей.
— Вот отчего мы не могли тебя дозваться, — улыбнулся Боура.
Нет, когда вы меня звали,
— Она тебя часто искала, — всплыло в памяти Боуры.
— Да, а я хотел лишь проверить, будет ли она и дальше искать, сидел, затаив дыхание, и ждал, когда она появится. Она искала, звала; правда, плакать потом перестала. А как-то даже не вышла на порог. Я прождал ее до вечера; мне страшно было одному, совсем-совсем одному. Но она так и не появилась; после этого случая я уже не прятался на косогоре, я шлялся где придется, забредая все дальше и дальше.
— Прости, а в какие края занесло тебя теперь?
— В Африку. Я думал, никто меня не любит, потому скитался по белу свету. Мне хотелось испытать, не приключится ли чего со мной. Я очень любил эти ощущения. Но дома меня никто ни о чем не расспрашивал, и я уходил поболтать на куче щебня к дорожным мастерам. Старый Ганоусек обычно молчал, изредка только поругивался, зато дочки его тараторили… тихо, но без умолку.
— А что было с тобой потом? — почти робко спросил Боура.
— Да что… — Рыжий богатырь задумался. Боура тоскуя ждал. Не расскажет ли брат чего-нибудь о себе? Их разделяла такая длительная разлука, такие дальние расстояния, что словами трудно заполнить эту брешь. Долго, брат, придется нам сидеть, болтая о ерунде, о пустяках, обыденных и незначительных, обо всем, что взбредет в голову, понадобится пропасть житейских мелочей, не важных на первый взгляд, чтобы люди сблизились и поняли друг друга.
Старший брат курил и сплевывал, глядя на пол, и в Боуре проснулось давнее детское ощущение: вот он, большой брат, и он смеет делать все, что вздумается, у него свои тайны. Мне бы хотелось расспросить его обо всем, что он делает, но он всего не расскажет. Я с удовольствием рассказал бы ему о себе, но он ни о чем не спросит! Ах, мне ни за что его не постичь.
Сколько раз я видел, как ты возвращаешься откуда-то, и выражение лица у тебя было отсутствующее, таинственное и довольное, как у кошки, которая с жадностью и наслаждением слопала на чердаке воробья и направляется домой, грязная, преступная, а глаза у нее так и светятся! Как часто я обследовал те места, которые ты покинул, чтобы разгадать, что тебе открылось или что ты скрываешь там; перерыв
— Ну, ладно, — неожиданно произнес большой брат с каким-то облегчением. — Я пошел. Очень, очень рад был вас повидать.
Боура в смущении поднялся.
— И я был рад. Да ты останься! Ведь мы столько лет не виделись!
Большой брат надел пальто.
— Правда, много лет. Жизнь слишком длинная.
Братья стояли в растерянности, не зная, как проститься: большой брат наклонил голову, будто искал чего-то, какое-то более емкое, задушевное слово; криво усмехаясь, с трудом пошевелил губами.
— Денег хочешь? — выдавил он наконец. — У меня хватает.
— Нет, нет, — отказался Боура, вдруг почувствовав себя счастливым и растроганным. — Нет, пожалуйста, не нужно, но все равно спасибо, ты очень добр. Поезжай с богом, поезжай с богом.
— Отчего же не нужно? — буркнул старший брат и, поколебавшись, добавил: — Мне они без надобности. Ну как хотите. Прощайте.
Он вышел, огромный и прямой, слегка склонив голову к плечу. Голечек проводил его взглядом до самой двери, рыжий брат еще раз махнул на прощание рукой и пропал из виду.
Боура не поднимал глаз.
— Он забыл трость, — воскликнул Голечек и бросился вслед уходящему; впрочем, он был даже рад на время оставить Боуру в одиночестве. На лестнице он еще услышал шаги.
— Послушайте, сударь…
В два прыжка Голечек очутился у дверей. Но улица, куда ни глянь, была пуста. На землю падал мокрый снег и тут же таял.
Пораженный Голечек еще раз оглянулся. Никого, только лестница, ведущая вниз.
От стены отделились две фигуры. Полицейские.
— Здесь никто не пробегал? — поспешно спросил Голечек.
— У вас украли что-нибудь?
— Нет. Куда он пошел?
— Вообще никто не появлялся, — сказал один из полицейских. — Пока мы тут, никто из кабака не выходил.
— Мы здесь уже минут десять, — добавил его напарник.
— Наверно, он еще внизу.
— Нет, — возразил потрясенный Голечек. — Он ушел чуть раньше меня. Он забыл внизу свою трость.
— Трость, — задумчиво повторил полицейский. — Нет, на улицу никто не выходил.
— Но не мог же он провалиться сквозь землю, — с неожиданной злостью крикнул Голечек.
— Провалиться не мог, — миролюбиво согласился полицейский.
— Спускайтесь, сударь, вниз, — посоветовал другой. — Метет.
«Они думают, что я пьян, — догадался Голечек, — а я ведь и не пил вовсе. Что же это такое опять, а?»
— Он обогнал меня всего на несколько шагов, — в отчаянии снова принялся объяснять Голечек, — не может все-таки человек взять да и провалиться? Но если бы он вышел, вы его заметили бы, правда?
Полицейский вынул из кармана записную книжку:
— Его фамилия, сударь?