Собрание сочинений в шести томах. Том 2
Шрифт:
— А где ваш автомобиль? — спросила мать.
— Бросил его за пять километров отсюда, у него что-то сделалось с мотором.
— Так как же... — всплеснула руками мать.
— Э, всё равно! — поморщился Ланэ и затопал ногами, размазывая грязь. — Уже есть приказ о конфискации всех автомобилей и мотоциклов, хватит, поездили! — И он снова стал шаркать ногами по полу.
— Да нет, проходите, проходите, — сказала мать, — всё равно придётся мыть пол. А грязен-то, грязен-то как... Сейчас пойду принесу вам что-нибудь из одежды... Господи
— Уф! — Ланэ шумно вздохнул и покрутил головой. — Ручку вашу, сударыня! — он несколь-ко раз крепко поцеловал пальцы матери. — Похудел? Спросите, как я вообще не издох, вот что удивительно. Если бы вы, мадам, знали, что делается в городе... А где профессор? — спросил он вдруг, воровато понизив голос.
— Он заперся в кабинете наверху. И знаете что? Вам лучше его сейчас не трогать — пусть отдышится и остынет. Три дня тому назад у него был очень горячий разговор с Курцером, и теперь... Ну, да вы же знаете его...
— Они поругались? — испуганно спросил Ланэ.
Он всё шаркал и шаркал ногами о половик, который сразу же пропитался грязью и теперь только хлюпал, как старая галоша.
— Они разговаривали и... — Он пугливо взглянул на мать, полуоткрыв рот.
— Пойдёмте же в столовую, вам нужно переодеться и просохнуть, сказала мать. — Да, да, они очень, очень крепко поговорили.
— И... профессор кричал? — спросил Ланэ, проходя за матерью в столовую.
— Ну, кричал! Нет, конечно. Я взяла с него слово... Но судя по всему, ему были сделаны такие предложения... К тому же ещё ваше письмо...
— Что моё письмо? — быстро спросил Ланэ.
— Марта! Марта! — закричала мать. — Идёмте же сюда, надо затопить камин. Вот, садитесь, Ланэ, сюда, на это кресло, — она провела рукой по его жёстким коротким волосам. — Бедный, бедный! И как вы действительно остались живы?
— Ну, так что же моё письмо? — нетерпеливо повторил Ланэ. — Он очень сердился?
— Ах, да вы же знаете его! Нет, он не кричал и не волновался, но ушёл и заперся в своём кабинете, а когда я сказала ему: «Бедный Ланэ, ему тоже, наверное, не сладко», — он мне ответил: «Ну что ж, ты сам хотел этого, Жорж Данден».
— Да! — Ланэ опустил голову и долго сидел молча. — Бедный Ланэ! — произнёс он наконец с глубоким чувством. — Вы правы, мадам, бедный Ланэ! Но он-то, он-то неспособен понять это. А вот мне рассказывали: выводят на тюремный двор тридцать человек и кладут в ряд, вверх затылками.
— Зачем? — спросила мать.
— А вот зачем. За ними идёт офицер — ефрейторам там не доверяют этого, — наклоняется, приставляет браунинг к затылку, потом — бац! И всё.
— Ужас! — сказала мать, и лицо её дрогнуло, как от сдерживаемой тошноты.
— Ужас! — повторил Ланэ. — А вешают так. Лежат вот они, как спелёнатые куклы, на земле, их берут по одному и на руках подносят к виселице. Одного вешают, а остальные лежат, ждут очереди. Снимут
— Ужас! — повторила мать.
— Вот это злодейство, — сказал Ланэ. — А то, что я спасал свою жизнь и свою науку... — Он не докончил и махнул рукой.
— Вы расскажите это Леону! — посоветовала мать. — Но его ещё взбесило именно то, что это письмо не было подписано.
— Письмо? — нахмурился Ланэ. — Разве я сказал о неподписанном письме? Нет, речь идёт о совершенно ином документе, подписанном.
— Как? — спросила мать. — Разве есть ещё что-то?
— В том-то и дело, — сказал Ланэ с горечью, — в том-то и дело, что есть. Вот она, декларация, которую подписали пять сотрудников нашего института. С ней-то я и приехал сюда.
— Ну, тогда я вас, — сказала мать и встала со стула, — сейчас же проведу к Леону. Он никогда не простит мне этой задержки... Идёмте, я вам дам только переодеться... Господи, да где же эта Марта?
— Постойте, мадам! — Ланэ нетерпеливо и досадливо махнул рукой— Никакого удовольствия ему эта декларация доставить не может, до завтра я ещё могу ждать... Ну, а там уж... — Он зябко передёрнул плечами.
Через час Ланэ, чисто вымытый, переодетый во всё сухое и даже побритый, сидел за столом и пил кофе, пыхтя и отдуваясь от удовольствия.
— Так что же это за декларация? — спросила мать, когда Ланэ выпил пять чашек и отказался от шестой. Он отодвинул чашку и откинулся на спинку кресла.
— Погодите, — сказал он вдруг неожиданно сонным голосом и опустил на мгновение серые веки. — Погодите, я вам сейчас прочту.
Мать посмотрела на него.
Он сидел, опустив глаза, и дремал. Голова и грудь его вздрагивала равномерными толчками.
— Да вы спите! — ужаснулась мать. — Ланэ! Ланэ! Ну вот, слава Богу, он заснул! Идёмте, я проведу вас в гостиную, там есть диван, вы же совсем разомлели с дороги... Ланэ! Господин Ланэ!
— С... сейчас прочту, — повторил Ланэ, не поднимая головы, и глаза его были по-прежнему закрыты. — Сейчас... сейчас... Одну минуту...
— Ну вот! — сказала мать.
— Одну минуту! — повторил Ланэ и вдруг быстро поднял голову Декларация! — вспомнил он и вытащил из кармана большое, толстое портмоне. Открыл его и вынул оттуда сложенный вчетверо лист бумаги.
Декларация была напечатана на машинке, на обеих сторонах листа.
— Слушайте, — сказал он и начал читать:
«Мы, сотрудники Международного института антропологии и предыстории, считаем своим долгом ныне довести до сведения учёных организаций, научной общественности, а также всех интересующихся нашей наукой, что мы порываем всякие связи с научным руководством института в лице профессора Мезонье и с группой сотрудников, поддерживающей наперекор науке и здравому смыслу псевдонаучные теории о едином происхождении и путях развития человека».