Собрание сочинений в шести томах. Том 6
Шрифт:
Смотрю в окно автобуса на причесанные лесные куртины, на заросшие кувшинками пруды, на пшеничные тучные нивы, по краям которых для того, чтобы покрасивей выглядело с дороги, вместе с зернами пшеницы разбросаны семена красных маков, и думаю об этих так остро вспыхивающих время от времени распрях из-за художественности и нехудожественности.
О том, что воистину нехудожественно, как правило, не спорят. Иной раз уж такая на свет божий появится поэмища: и современность в ней, и хлесткие словечки, и звяк, и бряк, — а читатели молчат, как их ни подщекотывают под мышками, чтоб разговорились, а критики тоже высказываться по хотят, как их ни призывают к этому. Шумихи о художественности и нехудожественности подымаются в том случае, когда заведомую дрянь или посредственность хотят выдать за шедевр и увенчать
Еще и еще жизнь убеждает тебя — на примерах и давних и свежих — в том, что сплошь и рядом тавром «нехудожественно» присяжные «ценители искусств» вопреки зрительскому или читательскому признанию таврят не принимаемое ими лично, не подходящее им по сумме идей, по силе чувств; и, напротив, полнейшим обожанием окружают они литературные подстриженные газончики, розовые бутончики, всяческие грядочки и куртиночки.
В некоторых случаях художественным слывет то, что привычно, а нехудожественным — идущее против привычек. А еще художественным склонны объявлять такое, чем творец не мог разродиться семь, восемь, десять лет, так сказать, считая, что количество материального перешло тут в духовное качество. Написанное же единым дыханием, кровью сердца, огнем души, но не за семь, восемь, десять лет, а в несколько месяцев, в полгода, а может быть, и просто за одну бессонную яростную ночь, встретит усмешками: жаль, дескать, никто автора вовремя не остановил; слова у него лились с излишней легкостью.
2
За окном автобуса — каменные, в лишайниках, стены, такие же дряхлеющие башни. Узкие стрельчатые окна, узкие улочки. Здесь нельзя не сделать остановку. Здесь и сам Шекспир останавливался у друзей на долгом пути в столицу или из столицы. Здесь молодые люди зачитывались печальной повестью Джульетты и Ромео и еще при жизни автора ставили своими силами «Гамлета»). Мы въезжаем, словом, в старинный, чуть было не написал с разгона студенческий, городок… Но он уже совсем и не такой ныне студенческий, каким был сотни лет назад, и не городок он вовсе, а городище: на одном из крупнейших в стране моторосборочных заводов — на заводе фирмы «Моррис моторе» — и на других предприятиях Оксфорда занято до ста тысяч его горожан.
Но и студентов, будем точны, здесь все еще немало. На шестнадцати факультетах и в двадцати пяти колледжах, входящих в университетскую систему, учатся шесть тысяч парней, главным образом, конечно, из буржуазных и аристократических семей.
Оксфордский университет основан в XII веке, и поэтому все здесь, от зданий до всякого рода правил и установлений, причудливое, чертовски устаревшее и вместе с тем небезынтересное.
Минуя арку ворот под башней, входим в покрытый газоном двор одного из наиболее древних колледжей. Странно, но по газону в этом дворе, оказывается, ходить нельзя, что редкость в Англии, в которой все хвалятся, и не без оснований, непробиваемостью своих знаменитых газонов. Здесь же, как нам разъяснили, прогуливаться по травке имеют право только профессора и преподаватели. Остальные пусть изволят придерживаться посыпанных песком дорожек.
Этому правилу сотни лет, и за три столетия не нашлось силы, которая бы изменила его. А может быть, и не надо его менять?
Стоим у входа в кафедральный собор университета. Внутри идет служба — могуче дышит грудь органа, и этой плывущей музыке вторит хор.
Старинными лестницами подымаемся в большую залу. Средневековый сумрак. Длинные
В ту пору, когда Карл I вынужден был бежать из Лондона, он обосновался в этом монастыре, и здесь, в сумрачном зале, заседал его парламент. Это столовая, в которой каждый студент, дабы не ослабевала его связь с коллегами, обязан хотя бы один разок в день постоловаться вместе со всеми, за общим столом. Время от времени должны бывать здесь со студентами и профессора. Это демократия, понятно, показная, как все показное у буржуазной демократии. Но если такие обычаи ввести там, где демократия подлинная, — это же очень неплохо, просто даже отлично.
Портреты же на степах — если исключить королей и королев — память о наиболее видных студентах колледжа разных веков. Какая-нибудь надменная физиономия в напудренном парике, физиономия преуспевающего сановника, а на золоченой раме надпись о том, что вместе с тем это и «студент выпуска 1763 года». Есть тут портрет и бывшего студента но столь давних времен — Антони Идена.
Следующая остановка — замок Варвиков — Варвпк-Кастл. В таком местечке тоже нельзя не остановиться. До Стратфорда отсюда какой-нибудь десяток километров. Да где-то на половине дороги должна быть еще и деревенька Сниттерфилд — если она жива, — где пахали землю дед и отец Вильяма Шекспира.
Замок Варвиков сооружен более семисот лет назад. Это одни из замечательнейших и известнейших замков Англии, его окружают бесчисленные легенды, всяческие были и небылицы. Кто знает, не близость ли Варвик-Кастла, не его ли бурная история снабдили будущего драматурга первоначальным материалом для раздумий о судьбах великих и малых, сильных и слабых мира сего?
Многоэтажно, обрывно стоят стены замка, повисая над перехваченной старой плотиной зеркально тихой рекой. Серые они, угрюмые снаружи. Узкие окна, еще более узкие бойницы. Башни, массивные ворота. Рвы. Они видели немало сражений. Они видели битвы и той войны, которую называют войной Алой и Белой Розы, десятками, сотнями книг вошедшей в литературу; они были свидетелями жесточайших распрей среди Ричардов и Генрихов, Марий и Елизавет, о которых мы читаем сегодня и в произведениях Шекспира и у множества романистов нынешнего, прошлого и позапрошлого веков.
Внутри замка уже совсем не так угрюмо. Там прекрасно можно жить, и там бывают его владельцы. Наездами и только в части помещений. Остальное можно осматривать, уплатив столько-то и столько-то шиллингов. Мы ходим по рыцарской зале, увешанной, уставленной оружием, боевыми доспехами, охотничьими трофеями. Стоим в столовой, в которой пировали еще в те времена, когда вместо супа люди имущие потребляли вино, запивая им мясо оленей и вепрей, изжаренных на вертелах; когда по темным углам, куда не достигал свет факелов и масляных светилен, на каменных плитах сидели псы и ожидали костей со столов. Для познания масштабов в зале стоит кухонный котел ведер на тридцать — сорок. В нем варили, думаю, овсяную кашу борзым и гончим перед охотой. А возможно, с пяток-другой молодых барашков закладывали к столу после охоты.
Более поздние поколения рода Варвиков собирали картины лучших мастеров Европы. В различных больших и малых комнатах есть и Рембрандт, и Рубенс, и прославленные итальянцы.
Как положено всякому порядочному замку — чему нас учит литература, — Варвик-Кастл имеет, понятно, и комнату с привидениями. Это отделанная почти черным деревом комнатушка в башне, где все загадочно поскрипывает даже днем, даже при солнце, правда, весьма скудно проникающем в средневековые окошки. Где-то в стонах скрыты двери, потайные ходы, можно себе представить, что творится здесь ночью, когда из этих стен выходит кто-то, когда-то задушенный кем-то.
Прекрасные виды открываются из окоп замка. Зеленые кущи, водные глади, затянутые летней влажной дымкой дали. Мир и тишина. Вот бы в таком местечке, в таком Кастле устроить дом творчества писателей — все бы привидения разбежались!
Дворы замка обнесены мощнейшими зубчатыми степами. Глядя на камни, бойницы, ворота в железной клепке, на всю эту боевую мощь и средневековую суровость, не можешь не думать о временах, когда создавались подобные сооружения, о людях, которые здесь жили и бряцали оружием…