Собрание сочинений в шести томах. Том первый
Шрифт:
Конечно, это должны быть хорошо вооруженные, крепкие ребята, привычные к военной службе, не трусы и не плаксы. В этом он верит Кречетникову. На этом кончаются его просьбы. Стоит ли говорить, что он ни минуты не ожидает отказа. Готовый к услугам подпоручик Державин.
К письмам — и частному, и официальному был приложен ордер, данный Бибиковым.
Ясно, точно, определенно требовал главнокомандующий оказывать всем властям и военным, и гражданским подпоручику Державину содействие. Снабжать его, буде это нужно, войсками, деньгами, провиантом.
Письмо было запечатано гербовой печатью Державина, и к вечеру
Получив от подпоручика Державина такое письмо, Кречетников даже побледнел от ярости.
Его первым порывом было скомкать конверт, письмо, ордер и бросить в камин. Он даже сжал в кулаке пакет, но это было именно первым порывом. Потом разгладил его, дважды, вдумываясь в каждое слово, внимательно прочитал и письмо и записку, посмотрел на печать ордера — печать была в порядке, но подпись — подпись точно принадлежала Бибикову, и только тогда отбросил и пакет, и ордер, и письмо на край стола.
Гневно пожимая плечами, он подошел к столу и сел за него, строгий и решительный.
Мальчишка! Сопляк! Вчерашний сержант! Секре-та-ришка!! Он осмеливается писать ему такие послания, он, видите ли, требует, а не просит. Требует, потому что иначе зачем бы он стал прилагать к письму глупый и бестактный чего уж тут скрывать — ордер главнокомандующего.
Пишет об одолжении, а прилагает эту дурацкую бумажонку, которая делает его, Кречетникова, приказчиком этого подпоручика.
Губернатор даже вскочил из-за стола. Дай ему тридцать человек команды. Он скомкал бумагу. И Яик будет освобожден. Герой! Знаем мы таких героев. Захотел отличиться, получить орден на шею и тысячу червонцев в карман и поэтому что-то бормочет о долге истинного россиянина и присяге. Поэтому он, Кречетников, старый, пожилой, заслуженный генерал, обязан выполнять бредовые требования мальчишки. Он горько усмехнулся. И ничего не поделаешь — ордер. Дрянь мальчишка, покровитель судных дел и укрыватель беглых каторжников. Он, Кречетников, отлично знает, что это за птица — Серебряков, а все-таки придется дать ему тридцать солдат.
Он поднял голову и увидел стоящего у порога Серебрякова. Серебряков видел все: и гнев генерала, и скомканный пакет, однако лицо его было неподвижно и строго. Губернатор поднялся с места.
— А ну, подойди-ка сюда, сударка, — сказал он с ядовитой ласковостью. — Иди, иди, что ты там у порога вытянулся, мы с тобой старые друзья. Я тебя с лета шестьдесят второго года помню, прожектерщик.
Серебряков поднял голову и взглянул на губернатора.
— Так точно, ваше благородие, — ответил он тихо и почтительно. — Мы давно знакомы.
— Знакомы?! С тобой??!! — генерал вынул из стола дрожащей рукой трубку и стал набивать ее. — Подлинно, что знакомы. Известны мне твои воровские проделки, как ты на место перебежчиков польских, кои, по твоему же воровскому прожекту, должны быть на Иргизе поселены, зазывал и прятал беглых холопов. Знаю, знаю, сударь, все знаю и все помню. Удивления достойно, однако, что ты до сих пор еще не в Сибири находишься, а здесь воруешь, голос его пересекся от негодования. Он бросил трубку на стол, дрожащими руками оправил крестик на шее и подошел к Серебрякову вплотную. Его белые и круглые, как у луны, глаза были неподвижны
— Что же ты тут делаешь? — спросил он, чувствуя даже легкое головокружение от необузданного приступа ярости. — Каким делом занимаешься?
Серебряков смотрел на него с ясной улыбкой.
— Служу его благородию подпоручику Державину по государственным делам, секретным и наистрожайшим. Оный же подпоручик имеет ордер от самого главнокомандующего.
— Так, — сказал губернатор, задыхаясь. — Так. Хорошую же себе свиту нашел подпоручик, недаром же и возомнил о себе, как о главнокомандующем. Похвально, очень похвально.
Он, прищурившись, задумчиво смотрел на Серебрякова. Серебряков стоял перед ним прямой, стройный, улыбающийся.
— А что, сударка, — сказал вдруг весело губернатор, — ежели и мне такой прожект подать, что взять тебя, как человека, из острога бежавшего и во многих воровствах уже изобличенного, и посадить под караул. А там собрать подводу, дать двух солдат в провожатые, как есть человек казенный, и даже с подпоручиками знаешься, и в Петербург, а там разберутся, какое ты дело выполняешь — государственное или воровское. Как ты насчет сего прожекта думаешь? Не плохой прожектец, ась?
Теперь генерал улыбался тоже. Ему казалось, что сейчас-то Серебряков струсит наверняка. Но тот только плечами пожал.
— Как вашему превосходительству угодно, — сказал он просто и наклонил голову. — Как вы есть главный начальник, то мне ли вам советовать? Однако я, как лицо государственное, от его превосходительства действую. Его превосходительство послал меня в толпу Пугачева шпионом — вот я и работаю.
Губернатор отошел от Серебрякова. Ничего, решительно ничего не мог он сделать ни подпоручику, ни его послам. Все было оговорено указами, ордерами, грамотами и статьями.
Грубый, прямой, властный, нерасчетливый, он буквально пасовал перед этим мальчишкой. Никакими издевками, отписками, проволочкой не удастся сбить его с толку, поставить на место. Он молод, силен, дерзок и с таким умением и расчетливым искусством лезет вверх по чиновной лестнице, что, конечно, не ему, Кречетникову, старому, грубому, честному служаке, начинать борьбу. Его карты все равно будут биты. Кто он такой? Только губернатор, который пасует и перед Пугачевым, и перед Бибиковым, и перед грозными указами петербургского правительства. Он никогда не хочет рисковать, он ничего не берет на свою ответственность, а этот мальчишка шутя играет собственной головой, и нет такой опасности, перед которой он опустил бы глаза.
Он поглядел на Серебрякова пустым, остановившимся взглядом и, ковыляя, подошел к столу.
— Приди вечером за ответом, — сказал он. — Выедешь сегодня в ночь, а теперь пошел вон, — добавил он ровным голосом.
Он проводил его и тщательно закрыл за ним дверь.
Надо было отвечать. Он взял перо и, не думая, не отрываясь, стал писать ответ.
«Милостивый государь мой, Гаврила Романович! — выводил он крупным стариковским почерком. — Письмо ваше от 30 числа, по порученной вам комиссии казаков тридцать человек, я сего числа имел получить».