Собрание сочинений в трех томах. Том 2.
Шрифт:
— После того, что сгондобилось, душа успокоилась, робята. Ей-ей! — заключил первый стаканчик Лузин.
И правда, душа у них успокоилась. У Вани она никак сначала не хотела становиться «на место», но водка разогнала налетевшую на него сегодня грусть, и он казался тоже спокойным и счастливым. Он так умел.
Часов в десять вечера окна Паховки озарились заревом пожаров. Сразу загорелось несколько хат. К счастью, оттепель, смочившая крышу сверху, не дала перекинуться огню на соседние с пожарами хаты, но пять семей новых
В ту ночь после пожаров Крючков лежал рядом с Лузиным в правлении сельпо (тут они и ночевали теперь вдвоем, так как дядя Степан сам ютился в чужой хате). Оба долго не могли уснуть. Лузин сказал, будто оправдываясь:
— Рано, Иван Федорович, душе нашей на покой укладываться.
— Рано, — подтвердил Ваня.
— Спать, спать, — предложил Лузин.
— Спать, — соглашался уже в который раз Ваня, но все так же лежал с открытыми глазами, подложив ладони под затылок. Через несколько минут раздумья он сказал: — А что мне пришло в голову…
— Что тебе пришло в голову, неуемный?
Ваня ответил не сразу. Он, казалось, взвешивал ответ. Потом повернулся на бок, оперся на локоть и спросил:
— Неужели он не знал?
— Кто?
— Сталин.
Лузин сел и подвинулся к Ване вплотную:
— Это ты к чему?
— Вот мы прочитали «Головокружение от успехов»… Вроде бы получается так: внизу напортачили, а сверху было не видно, как идет дело… А ведь давали сводки телеграфом об «успехах»… Выходит, он не знал? Как ты думаешь?
— Загадку ты заганул крепенькую… Должно быть, знал.
— А какое же тогда «головокружение»? Так или не так?
— Может, так… А может, и не так… Оно видишь какое дело: сверху нажали, в округе пережали и… — Лузин осекся, не договорив.
— Но он– то знал или не знал? — настаивал Ваня. — Вот что мне интересно. Не мог онне знать этого самого — «нажали», «пережали».
— Да что ты ко мне пристал как банный лист, — ощетинился Лузин не то шутя, не то всерьез. — Я-то откуда ведаю? «Знал, не знал», «нажали, пережали» — задолбил как дятел. Не философствовать надо, а… выполнять. — Он чуть подумал и добавил ворчливо: — Горе мне с тобой… Дотошный ты, Ванек… Спи. Хватит.
Сгоряча Ваня не заметил, что Лузин назвал его ласкательно впервые и что это много значило. Он разошелся.
— А я не сумею так: выполнять и не думать! Если с первых шагов из округов начали докладывать только об успехах, то и правда ни бельмеса не будем знать. Как хочешь суди, но скажу: неправильно это, если сами себя обманывать начали.
— Да ты не кричи… Не кричи, — осадил его Лузин. — Вот наболтаешь так-то
— А надо понимать, — напирал Ваня, — И сам ты так думаешь.
— Может, так, а может, и не так, — снова уклонился Лузин от прямого ответа, повторив эти слова.
Ваня решил, что Лузин, видимо, не хочет откровенности, не доверяет. Ему показалось это обидным, оскорбительным, и он «закусил удила».
— Чудно! — воскликнул он. — Даже поразительно! Неужели возможно такое положение, когда я, коммунист, стану жить так, что не буду высказывать своих мыслей прямо… «Некоторые», оказывается, могут. А я так не буду. Так не должно быть! — Ваня выпалил все это горячо, нажав на слово «некоторые».
— В мой огород камушек запустил? — спросил Лузин.
— Хотя бы.
— А такой пословицы не слыхал: «Слово — серебро, а молчание — золото»?
— Не надо мне сейчас этого «золота». Не желаю! Лучше добрая медь, чем злое золото.
Казалось, назревала никому не нужная ссора. Но Лузин, видимо, понял, что его собеседник издергался в последние месяцы и уже не в силах совладать с собою.
Он догадался, что его сдержанность Ваня принял болезненно, как недоверие, но снова лег и не стал спорить.
Через некоторое время он сказал, вздохнув:
— Эх ты, Ванек, Ванек… День и ночь-те же думки… Но… пока мы с тобой маловато понимаем. Надо смотреть — что будет дальше. Что было, то прошло, что будет, увидим… Толкач муку покажет… А с бухты-барахты кричать не след. Сперва надо разобраться самим, а потом уж… — Потом еще добавил: — Сам понимаешь. Все. Спать.
— Спать, — согласился еще раз Ваня и в темноте пожал ему руку повыше локтя. — Не серчай, Петр Петрович.
За три недели знакомства Петр Петрович впервые услышал свое имя и отчество: до этой минуты он был здесь «товарищ Лузин».
Оба долго еще не могли уснуть. Лежали молча. Лишь далеко за полночь сон пересилил раздумья.
…Проснулись они неожиданно. Оба вскочили одновременно и схватились за наганы: кто-то ударил кулаком в переплет рамы… Потом забарабанил так, что выскочила шибка стекла. Они, не сговариваясь, прыгнули со столов и стали в проемах стены, с двух сторон окна.
Ваня увидел в темноте, как человек тяжело поднял руку и еще раз постучал, уже тише.
— Кто? — спросил Ваня громко и в ту же секунду прыгнул на шаг в сторону.
Ответа не было. Но после испуга спросонья было ясно: не бандиты. Оба вышли в сени, приоткрыли дверь на улицу. Около крыльца стоял… Федор.
— Что с тобой? — тревожно спросил Ваня.
— …
Федор тяжело взошел на крыльцо.
В комнате они зажгли огонь, забыв об опасности, и увидели, что Федор без шапки, в одном пиджачишке, с взлохмаченной головой, лица на нем не было.