Собрание сочинений в трех томах. Том 2.
Шрифт:
— Хватит! — скомандовал Федька ребятам, хохотавшим до слез.
Над ямкой, где зарыт гусь, развели огонь и уселись кружком в ожидании вкусного ужина. А Володя всхлипывал и потихоньку ругался, потирая ногу.
— Не канючь, Володька. Хватит, — спокойно сказал ему Федька. — Так полагается: заснул до дежурства — тащи в яр. Хоть тебя, хоть меня — все равно. Заступит дежурный — спи. Так полагается.
— Да я знаю — полагается. А ногу больно, — хныкал Володя.
— А ты подуй на нее и приговаривай: «У собаки заболи и у кошки заболи…» Ну, как маленькому, с соской. Сразу пройдет.
И
— Про чего врал? — обратился Федька к Виктору.
— Не врал, а нонешний день правду говорил, про твоего волка, — ответил Виктор.
Федька шутя забрал в свою пятерню льняные жиденькие волосы Виктора, слегка потрепал, откинув его голову так, чтобы смотреть прямо в лицо, и сказал:
— Малый ты неплохой, Витька, но… душа у тебя заячья.
Виктор блаженно улыбался, а Федька спросил:
— Больно я тебя тогда по спине-то?
— Че-епуха-а! — протянул Виктор в ответ.
Он был очень доволен, что Федька так хорошо к нему относится. Федор и правда никогда не давал в обиду Виктора. Кто его знает, может быть, он и жалел о том, что сгоряча ударил тогда.
Петька Ухарь, не отрывая глаз от огня, знаком руки подозвал к себе Федьку.
— Поедем к девчатам? А? — спросил он тихо, когда тот пересел к нему.
Оба встали. Петька обнял товарища за поясницу и отвел от ребят. Разговор их перешел в шепот. Неожиданно для всех Петька громко воскликнул:
— Эх ты! Баба!
— Ну поедем, если так! — удальски воскликнул Федька. А ребятам крикнул: — Гусятины оставить на двоих!
Когда уехали заправилы, началась игра «в кол». Сначала поконались — кому гонять. Досталось Виктору Шмоткову. Ему привязали за ногу один конец узды, а второй конец — за вбитый кол. Виктору торжественно вручили чей-то плотный шерстяной чулок. Все сняли свои картузы и положили их к тому колу. По команде «тащи» каждый старался «украсть» картуз, не получив удара чулком.
Витька бегал как оглашенный и охранял кол. Стоило кому-то кинуться к колу, как Витька бросался в ту сторону, размахивая чулком. Если даже кто-то и успевал схватить картуз, но получал удар чулком, то он обязан был возвратить «украденное» на кон. Проигравшим считался тот, кто не вытащит ни одного картуза. Витька вспотел, расстегнул рубаху и метался из стороны в сторону. Бросится за одним — второй позади уже утащил. Наконец кон остался «пустым».
— Пустой кон! Пустой кон! — закричали все, когда Ваня Крючков выхватил последний картуз.
На этот раз проиграл Володя Красавица. Полагалось его «наказать». Все встали парами в две шеренги, лицом друг к другу, со сложенными армяками и дерюгами в руках. Между этими двумя шпалерами и обязан пробежать Володька, а его все будут лупить. Хотя их всего было четыре пары, но надо быть очень ловким, чтобы устоять на ногах, когда начнут хлестать изо всех сил. Да и силенка должна быть.
— Вот задача! — произнес Володька, почесав затылок и поправив картуз.
— Ты умеешь проскочить? — спросил у него Ваня Крючков.
— Може, проскочу, — неуверенно ответил Володя.
— Ты вот так делай. Смотри. А ну, ребята, готовьсь! Я покажу Володьке, а то вы его забьете, черти.
Все приготовились с поднятыми скатками. Ваня
— Понял? — крикнул он снизу, куда проскочил из-под ударов.
— Попробую, — ответил Володя.
Хотя ребята стояли против костра, но последним было уже не так хорошо видно, как первым. Володя бросился от костра к шеренгам и неожиданно остановился. Ближайшие от него подумали, что он испугался. А он в этот момент юркнул между ними и шаром покатился, прижав голову к коленям. Никто не ожидал от него такой прыти. Лишь перед последней парой он вскочил на ноги, но кто-то все же хватил дерюгой по заду. Володя упал, растопырив руки и ноги, как лягушонок. Но шеренги кончились — бить уже нельзя. Все обошлось хорошо. Володя гордо поднимался из буерака к костру, а ребята кричали наперебой:
— Молодец, Володька! Обманул, Красавица!
После игры все разбрелись посмотреть лошадей да согнать в табун. Виктор Шмотков и Ваня Крючков шли вместе, и им пришлось идти столба за два — так далеко забрели лошади.
Луна вышла из-за горизонта. В степной тишине она медленно осыпала росистую степь блестками серебра. Если смотреть против луны, то серебра немного, если же смотреть, повернувшись к ней спиной, то так и кажется, что вот-вот сейчас степь зазвенит. Ласковая такая тишина! Жизнь пройдет, а не забыть этой тишины тому, кто в далекие годы детства в июньскую полночь босыми ногами шагал по степи, зарабатывая хлеб наш насущный. Лошадь надо накормить ночью, чтобы она работала днем. А накормить лошадь — это тоже труд. Да еще какой труд! Надо уметь не бояться ночи в степи, где тебя видит не то что волк, а каждый суслик, где любой заяц может напугать, шарахнувшись из-под ног. И кто его знает: заяц это или кто-то другой — разберись, мальчишка! И даже в темную ночь надо знать, что истошный крик грудного ребенка — это совсем не крик ребенка, а это вопль зайца, терзаемого волком или лисицей. В темную ночь надо знать, что нечистая сила, вырвавшаяся неведомо откуда, из глубины темноты, и зацепившая тебя крылом, — это совсем не нечистая сила, а обыкновенная большая степная сова.
Даже в темную ночь, в ночном, мальчишка идет по степи, чтобы перегнать лошадь, и читает книгу земли по звукам, то еле уловимым, как писк летучей мыши, то раздирающим душу, как вой волка. И ничего! Идет себе и идет, шлепая по росе… Только вот в грозу разве. Тогда дело другое. Тогда лошади жмутся друг к другу, вздрагивают, всхрапывают и сами не отходят о; ребят, пока не пройдет гроза. А когда молния прорежет небо и ослепит ребятишек, когда вслед за этим в кромешной тьме прогремит оглушающий раскат грома, тогда… боязно! В такие минуты Виктор Шмотков крестился и шепотом читал молитву. Ему никто не возражал, если он, трясясь всем телом, говорил: «Бог есть, ребята. Должно быть, есть. Гром есть — значит, бог есть. Куды ж денешься!»