Собрание сочинений в трех томах. Том 2.
Шрифт:
Ваня смотрел на речушку. И показалась она ему маленькой-маленькой. Так, встретив старушку мать, юноша, выросший за два-три года разлуки, вдруг неожиданно замечает, что мать его — маленькая, щупленькая, но такая дорогая и любимая. «А все-таки она моя», — радостно подумал Ваня о речке и вошел в село.
Изба дяди Степана стояла недалеко от моста. В этой избе и вырос Ваня. Он остался сиротою еще маленьким, родителей не помнил.
Дядя Степан, высокий худощавый блондин с морщинистым лицом, хитровато прищурившись,
— А, прибыли, Иван Федорович!
Ваня обнял дядю, поцеловал ребят и ласково, по-сыновнему, припал к щеке тети Аксиньи, поглаживая ей волосы.
— Ну слава богу, — сказала она, утирая слезинку кончиком головного платка. — Вот и еще свиделись. Вот и хорошо.
Гость не забыл никого: тете — ситцу на кофту, двум девчатам — по платку, двоюродным трем братишкам, что притихли на печке, — по одинаковому пистолету-пугачу и по разной книжке, а дяде — трубку, о которой тот давно мечтал, да еще две пачки настоящего турецкого табака. Никто со стороны не подумал бы, что приехал не сын, а племянник.
Чай пили все вместе, и маленькие и взрослые, не сводя глаз с Вани.
Дядя Степан — непоседливый, трудолюбивый, всегда веселый, несмотря на вечную нужду и многосемейность. Он весь был немножко-немножко смешной: вместо бороды у него торчали несколько десятков волосков; и эту «бороду» он всегда тревожил пальцами, пытаясь намотать на них волосы. Ничего из этой затеи не получалось, но бороде покою не было никогда.
— Ну рассказывай, Ванек, как она там, жизнь-то, — начал он после первой чашки чая, затеребивши бородку.
— Сразу не расскажешь. Все расскажу постепенно — не на один день приехал. У вас тут тоже новости большие, а ты, дядя, и не написал мне.
— Это какие же такие новости? — спросил дядя, выпустив бородку.
— А мельницу кооператив отгрохал? А мост новый сделали? Разве ж это не новости?
— Нехорошие эти новости, Ванек, нехорошие.
— Как так? — Ваня поставил блюдце на стол и посмотрел на дядю с удивлением.
— А так: мельница эта — Сычева Семена Трофимовича. Во-от. А мост строил он же. Взял подряд от сельсовета и по договору построил. На эти деньги можно два моста сделать, а он всю смету на мосты заграбастал… Вот тебе и новости, Ванек. Плохие это новости. Чего ж было о них и писать. У тебя там своих делов много.
— А я и не подумал… вот так Сыче-ев… — сказал Ваня, потупившись.
— Думай не думай, а так оно идет. А что дальше, Ванек?
— Скоро, дядя, должны быть большие перемены.
— Что же еще менять?
— Наступление на нэп будет.
— Это что же: опять хлеб отбирать будут? Как продналог?
Ваня отрицательно покачал головой, потягивая чай, и ответил:
— Если так дальше идти, то снова вернемся к капитализму и…
— Это — к царю?!
— Логически рассуждая, может быть,
— Как это «логически»?
Ваня засмеялся, дядя — тоже. Ребятишки, полагая, что и им позволено, прыснули, отклонившись от стола; а у меньшого, семилетнего Сереньки, чай пошел носом. Гость понял, что речь его стала в чем-то непохожа на паховскую, и он, улыбаясь, объяснил:
— Логически — значит мыслить последовательно… Понимаешь? Вот, скажем, если так пойдет и дальше, то сначала возродится кулак и торгаш, потом помещик, потом фабрикант и, наконец, — царь.
— Ага! Понял, понял! Не-ет, пожалуй, так не надо. — Дядя закурил новую трубку, пыхнул дымком, затянулся и затеребил бородку. — Не-ет! Логогически не надо. Сычев уже логогически мельницу паровую состряпал. Землицу прибирает к рукам… Матвей Сорокин у него в батраках ходит…
— Матвей? — спросил Ваня, привстав.
— А то кто же? Матвей… С Андреем Михайловичем у Сычева дружба завелась и… водочка.
— Об этом слыхал, — сказал Ваня, снова присев за стол.
Ваня понимал, что дядя играет словом «логически», шутит без смеха и одновременно высказывает свои думы. Хитрый дядька! Он уже давно думал обо всем этом и о том, как дальше будет.
Тетя незаметно, одними глазами, выпроводила из-за стола многочисленное и дружное семейство. Остались, сидя друг против друга, дядя и племянник.
— Слух был, Ваня, будто Андрея Михайловича на волкоме разбирали: дескать, не полагается с кулаками партейному человеку водку пить.
— Ну и что же ему?
— Вроде упредили. И записали, говорят, так: нитнюдь, дескать, не пить.
Ваня задумался. Почему-то стало грустно. Дядя заметил это и утешительно сказал:
— Раз волком сказал, то должон не пить.
Они немного помолчали и вновь стали обсуждать деревенские новости. Просидели за полночь, беседуя тихо и радуясь встрече. Уходя спать, дядя Степан сказал:
— А что насчет колхозов говоришь, то, пожалуй, правильно. Раз, говоришь, Ленин сказал «неминуемо», то, значит, правильно… Ленин — всегда правильно. Это уж я знаю — поверь. Я, брат ты мой, Ленина нутрем чую, хоть и не логически. — При этом последнее слово он произнес правильно и серьезно, без шутки.
Дружное семейство из восьми человек уже спало по разным местам, от пола и до печки.
Ваня долго лежал с открытыми глазами.
А утром он пошел к Андрею Михайловичу. Тот все так же жил одиноким. Правда, изба подновленная, выбеленная, вновь перекрытая, но сарайчиков уже не было — вокруг пусто. Видно, хозяйством не занимается. Да и какое хозяйство можно вести председателю сельсовета, не имеющему семьи? Даже ел он урывками, иногда и у чужих людей. Где там до хозяйства!
Андрей Михайлович встретил Ваню в дверях и стал его мять в своих могучих руках, приговаривая: