Собрание сочинений в трех томах. Том 2.
Шрифт:
— Ох и выстругали вас там! — воскликнул Андрей Михайлович.
Ваня, сняв треух, обнажил чисто подстриженную голову, с зачесом назад. Из-под ворота пальто виднелся галстук. Русоволосый, голубоглазый, с высоким прямым лбом, Ваня был хорош и весь показался Андрею Михайловичу совсем не тем, каким был раньше.
Миша Земляков снял кубанку. Прядь вьющихся черных волос упала на лоб. Брови у него были настолько черны и широки, что казались наведенными сажей, даже чернее, чем у брата. Черная
Андрей Михайлович смотрел-смотрел на них и сказал:
— Под фуганок вас выделали! Наверное, умерла старая пословица, братцы.
— Какая же пословица? — спросил Миша.
— Была такая: «Ушел в город, пришел ворог». Вроде бы город из человека ворога делал, портил человека.
— Умерла, — подтвердил Ваня.
— Царство ей небесное! — притворно вздохнул, перекрестившись, Матвей Степаныч.
— А погодка-то, погодка-то какая! — восхищался Федор, переводя разговор на другую тему. Ему не хотелось говорить о старом городе потому, что вспомнил сразу отца. Он прогонял мрачные мысли.
— Хороша погодка! — поддержал его Ваня.
— Не очень-то, — возразил Миша.
— Это почему же? — спросил Андрей Михайлович.
— Снег-то лег на талую почву, — объяснил Миша. — А это нехорошо для озимых.
— Ну-у? — тревожно протянул Андрей Михайлович, садясь за стол и будто собираясь выяснить этот вопрос глубже. — Нехорошо?
— Да, нехорошо, — подтвердил Миша. — Озимые ушли в зиму без закалки да переросли здорово — подпариться могут.
— А ты почем знаешь? — допытывался Матвей Степаныч.
— Ну как вам сказать, Матвей Степаныч? Агроном же я теперь.
— Фу ты! — воскликнул дед. — А я-то, старый хрыч, и из головы вон. Запамятовал. Значит, точно: плохо?
— Не очень хорошо, — ответил Миша.
— Да-а… А у нас-то и вся надежда на озимые, — сказал Андрей Михайлович, — Нет озимых — нет хлеба. Нет хлеба — нужда. Вот у Виктора Шмоткова — табак дело.
— А что? — спросил Миша.
— Корова пала. Трое ребятишек без молока остались, — объяснил Андрей Михайлович.
— Как? Корова пала? — недоуменно спросил Ваня и подумал: «А ведь Виктор ни словом не обмолвился вчера. Не хотел омрачать радость встречи. Ах, Виктор, Виктор! Вот ты какой!» — Пала корова, — задумчиво ответил он сам себе.
— Куды ж ему, Витьке, и без коровы, и без хлеба, если озимые того… Ах ты грех! — воскликнул Матвей Степанович и хлопнул себя по полам кожуха. — Ай-яй-яй!.. А может, оно ничего, с озимыми-то? — еще раз с надеждой спросил он у Миши. Ему, этому милому Матвею Степанычу, уже казалось, что все теперь зависит от Миши.
Вдруг Миша по этой фразе понял,
— Да вы не беспокойтесь, Матвей Степаныч, — утешил он. — Все дело в том, как зима пойдет. Если большого снега не будет, толстого, и если корки не будет, то все обойдется хорошо.
— А ну-ка ты, Михаил Ефимыч, объясни нам подробнее, — попросил Андрей Михайлович.
Все впервые услышали, как Мишу назвали по отчеству. А он хоть смутился чуть, но просто рассказал, при каких условиях озимые могут хорошо перезимовать.
Слова «углеводы», «транспирация» и другие были новыми для Андрея Михайловича, не говоря уж о Матвее Степаныче. Они оба первый раз узнали, что сахар — это и есть углеводы.
Матвей Степаныч так и сказал:
— Вот ведь вы какие приехали! Одно слово — «углеводы».
Все смеялись. Матвей Степаныч всю жизнь был практиком, по приметам, а тут — наука!
— Когда поедешь становиться на учет? — спросил у Вани Андрей Михайлович.
— Думаю, завтра.
— Ты там поговори-ка насчет ячейки.
— Какой ячейки? — спросил Миша, имея в виду комсомольскую.
— Пора и у нас партячейку оформлять, — сказал вместо ответа Андрей Михайлович, — Хватит мне одному-то.
Все согласно посмотрели на Андрея. А Матвей Степаныч произнес только одно слово:
— Факт.
— Четыре члена партии — это уже большая сила, — сказал Ваня.
Хотя членов партии было здесь только два (Вихров и Крючков), но он, говоря эти слова, смотрел то на Федора, то на Матвея Степаныча.
А Матвей Степаныч вскинул глаза на председателя сельсовета и чуть-чуть с гордостью сказал, тряхнув бородкой:
— Понял? То-то!
Перед тем как выйти из комнаты, Ваня, подмигнув незаметно Мише, подошел к окну и провел пальцем по пыли на подоконнике. Затем он посмотрел на председателя и кивнул на окно, говоря глазами: «Нехорошо, дескать, так — грязь-то».
Когда вышли Ваня, Миша и Федор, Матвей Степаныч близко подошел к окну. Он, почти касаясь носом, посмотрел на полоску, оставленную пальцем Крючкова, и, не разгибаясь, повернул голову к председателю:
— Не замечал. Ей-бо, не замечал, Михалыч.
Андрей Михайлович сейчас же вызвал уборщицу, тетку Анисью, и разъяснил так:
— Чистоту понимать надо. А у тебя как у самой плохой бабы в избе. Я чтоб больше этого не видел! — и показал на полоску. — И занавески купи. Сходи вместе с секретарем и купи.
А вызвав секретаря, начал и его отчитывать в присутствии Сорокина. При этом Матвей Степаныч стоял заложив руки за спину и всем выражением лица будто говорил Анисье и секретарю: «А ну шевелись! Заснули!» А председатель точил своего единственного писаря: