Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Шрифт:
Он очень мудрый — этот самый снег,
Он — времени и жизни откровенье.
Он мне велит:
Не доверяй мгновеньям,
Пока они не спрессовались в век.
Развитие этой же темы мы находим и в другом стихотворении, где стихи настроения названы «поплавкового нервностью». Поэт логичен. Отдавая себе отчет в значении секунды, в творчестве он все же ей не доверяет, ибо в ней видит слишком частую повторяемость. Он ориентирует читателя на большие категории с утвердившимися истинами.
Как секунда
Как мгновенье без вечности, —
Так судьба человека
Без судьбы человечества.
Под утвердившимися истинами я разумею не ходячие истины, а те, которые поэт выработал опытом личной жизни. Поколение Владимира Туркина успело пройти через величайшие потрясения второй мировой войны, оно научилось мгновенное и случайное отделять от главного, оно научилось мыслить. В поэзии для этого поколения важно не слово само по себе, будь оно самым звучным, а то, что стоит за ним. Благодаря своему опыту это поколение оказалось наиболее подготовленным,к тем социальным сдвигам, которые произошли после XX съезда нашей партии. Читая стихи Владимира Туркина, особенно отрывок из поэмы «Зоя», легко убедиться в этом, хотя в нем представлена лишь часть огромного замысла.
Пристрастие к мысли закономерно сказывается на пристрастии поэта к эпическому жанру, в частности, к поэме, требующей наибольшего осмысления жизни, отдельных явлений и фактов, их взаимосвязей. В поэме Владимир Туркин рассказывает о труднейших временах страны, о ее испытаниях огнем и голодом:
Я сколько дней ни вспомню черных, —
Рука костлявая, дрожа,
Всегда к мальчишескому горлу
Тянулась из-за рубежа.
Прочитав эти строчки, отчетливее видишь подлинных виновников наших неисчислимых бед. С тех пор как совершилась Октябрьская революция, нас никогда не оставляли в покое: душили блокадами и войнами. Видишь эту проклятую руку, протянутую к горлу наших детей.
О героической Зое уже написаны и стихи, и поэмы, но от этого работа Туркина не только не теряет своей свежести, но даже, наоборот, выигрывает личной пристрастностью ее ровесника, углубленностью темы. Поэт хлорит себя за то, что много раз видел Зою в жизни и не узнал ее такой, какой она стала в дни испытаний.
Отсюда у поэта возникает новая оригинальная мысль касательно книг:
Я книги не затем листал,
Чтоб проследить, мол, кем кто будет,
А чтобы видеть, кто кем стал.
Чтоб вновь не повторять дорогу,
За кем-то мелко семеня,
А начинать с того итога,
Что был достигнут до меня.
Поэт Владимир Туркин всегда оригинален, пишет ли он прекрасное стихотворение о ветре, или о танке ФРГ, или о желании «Надо сразу старым бы родиться», — оригинален, ибо умеет мыслить. В его стихах веселая шутка, говорящая о душевном богатстве поэта, и острая насмешка, без которой немыслима поэзия, активно вторгающаяся в жизнь.
АЛЕКСАНДР ЯШИН
Поэт написал стихотворение «Нам постигать иные миры…». Мы часто не задумывались, почему он написал именно это стихотворение, а не другое. Почему, например, у Александра Яшина появился в нем жалостливый
Шла я нынче заимкой,
На снега глядела:
Сколько за ночь заинька
Вывертов наделал.
Это было написано еще в тридцать шестом году, что же удивительного, если теперь он написал о том же?»
Все это, возможно, было бы так, если бы стихотворение «Не верю, что звери не говорят…» не примыкало к большому кругу его стихов. В качестве эпиграфа к этому циклу можно поставить строчку, взятую из одного стихотворения этого цикла: «Спешите делать добрые дела!»
Не верю, что звери не говорят,
Что думать не могут певчие птицы,
Что только инстинкты у хитрой лисицы
И пчелы не знают, что творят.
Попробуйте в роще уединиться,
Укрыться под хвойный густой наряд
Да вникнуть в жизнь, что шумит вокруг,
Предубежденность на время откинув,
И в сердце не будет места гордыне,
Нас трепет и робость охватят вдруг.
Стихи этого круга писались в пору, когда нашу поэзию захлестнула волна лирических покаяний. Каяться стали и старые и молодые. Даже те, кто по молодости еще не успел согрешить. Отдал этому дань и Яшин. Внутренний повод к этому, видимо, у поэта был. Да это и неважно. Любой-повод хорош для того, чтобы внимательней заглянуть в себя, пристальней посмотреть на окружающее и сказать:
Высокомерие не к лицу
Ни великану,
Ни мудрецу.
В сосновом бору,
В березовой роще,
Где так многогранно желанье жить,
Мне, сильному, только добрей и проще,
И человечней хочется быть.
И все-таки, прочитав до конца стихотворение, задумаешься: а не перехлестнул ли поэт в своей навязчивой идее самобичевания? Ну, покаялся перед людьми — и ладно, но нельзя же из желания равенства со всем живущим на земле — с зайцем, например, — вставать на колени. Я сознательно огрубляю философский смысл этого стихотворения.
Любой призыв поэта к доброте и простоте читатель будет приветствовать. «Пусть перехлестнул, — скажет иной, — поэты любят перехлестывать!» Но заключительные строчки стихотворения заставят его снова вернуться к прочитанному:
Мы видим не все со своей горы,
Чудес неоткрытых еще немало.
Боюсь, чтоб кичливость не помешала
Нам постигать иные миры.
Кичливость действительно способна помешать многому. Но постижение иных миров не очень-то добренькое предприятие, если доброту понимать в смысле яшинского стихотворения. Ради постижения иных миров нам, например, пришлось принести в жертву собаку Лайку. И это было сделано не из чувства пренебрежения «высшего» к «низшему» существу. На пути к великим тайнам гибли и гибнут люди. Хорошо сказал Яшин: «Спешите делать добрые дела!», но при этом не следует забывать, что добрые дела подчас требуют суровости.