Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль
Шрифт:
Утром, когда он заявил Клотильде, что больше медлить невозможно и она обязана дать окончательный ответ достойному молодому человеку, который ждет ее так давно, девушка сначала, по-видимому, удивилась. Она посмотрела на него в упор; но у него хватило мужества не дрогнуть, и он продолжал настаивать на своем, правда, вид у него был несколько огорченный, словно ему было неприятно говорить с ней на эту тему. Слабо улыбнувшись, Клотильда отвернулась.
Стало быть, учитель, ты хочешь, чтобы я тебя покинула?
Он уклонился от прямого ответа.
— Но, дорогая, уверяю тебя, что это, наконец, становится смешным. Рамон вправе
Она стала складывать бумаги на конторке. Затем, помолчав, добавила:
— Странно, право. И ты тоже на стороне бабушки и Мартины. Они торопят меня, чтобы я поскорее решалась… Я думала, что в моем распоряжении еще несколько дней. Но в самом деле, если вы все трое толкаете меня…
Она не закончила, и Паскаль не принуждал ее высказаться яснее.
— Ну, что же сказать Рамону? Когда ему зайти? — спросил он только.
— Он может прийти, когда захочет, я никогда не возражала против его посещений. Впрочем, не беспокойся, я сама напишу ему, что мы его ждем в один из ближайших вечеров.
Спустя два дня все началось сызнова. Клотильда так ничего и не предприняла, и на этот раз Паскаль вышел из себя. Он слишком страдал; когда ее не было рядом с ним и она не успокаивала его своей лучезарной юностью, он не мог преодолеть подавленности. Теперь он в резких выражениях потребовал, чтобы она вела себя, как подобает серьезной девушке, и не играла больше сердцем любящего, достойного человека.
— Черт побери! Раз уж это все равно должно свершиться, надо с этим кончать! Предупреждаю тебя, что я сам пошлю записку Рамону, приглашу его на завтра в три часа.
Она выслушала его молча, потупив глаза. Казалось, и он и она избегают касаться вопроса о том, решено ли на самом деле ее замужество, но действуют так, словно оно бесповоротно решено. Когда Клотильда подняла голову, Паскаль вздрогнул, ему почудилось, будто в воздухе повеяло чем-то, показалось, будто она вот-вот скажет: я подумала и отказываюсь от этого брака. Что станется с ним, что ему делать, господи боже! На него налетел вихрь безмерной радости и безумного страха. Но она смотрела на него, улыбаясь сдержанной и растроганной улыбкой, которая в последнее время не сходила с ее губ, и ответила покорно:
— Как хочешь, учитель. Напиши ему, чтобы он был здесь завтра в три часа.
Паскаль провел ужасную ночь; он поднялся поздно, жалуясь, что у него возобновились мигрени. Ему стало легче только под ледяной струей душа. Около десяти часов он вышел из дома, сказав, что сам зайдет к Рамону. На самом же деле у него была другая цель: он знал, что у одной плассанской перекупщицы есть лиф из старинных алансонских кружев — настоящее чудо, лежавшее у нее под спудом в ожидании, когда какой-нибудь влюбленный безумец решится на такой щедрый дар; ночью во время бессонницы Паскалю пришла в голову мысль подарить этот корсаж Клотильде для ее подвенечного платья. Эта горькая мысль самому украсить ее, сделать ее прекрасной и одеть во все белое в день, когда она отдаст себя другому, размягчала его сердце, измученное приносимой жертвой. Однажды они оба в восхищении любовались этим лифом, и Клотильда мечтала принести его в дар святой деве, надев на старинную деревянную статую в церкви св. Сатюрнена, перед которой преклоняли колени верующие. Перекупщица уложила лиф в небольшую картонку, которую Паскалю легко было пронести незамеченной и спрятать дома в своем секретере.
Придя в три часа, доктор
— Вот вы и на ногах, учитель! — сказал молодой человек. — Никогда еще я не видел вас таким цветущим!
Паскаль покачал головой.
— Гм, гм, цветущим, может быть! Но сердце — никуда не годится!
Услышав это признание Паскаля, Клотильда вздрогнула и посмотрела на обоих, невольно сравнивая их. У улыбавшегося Рамона была великолепная внешность красавца мужчины, баловня женщин; густые черные волосы и борода еще подчеркивали его мужественную красоту в полном расцвете. А лицо Паскаля в ореоле седых волос и бороды — густого белоснежного руна, — было отмечено печатью трагической красоты — то был след пережитых им за полгода страданий. Паскаль казался измученным, постаревшим, но большие карие глаза, живые и ясные, сохранили детское выражение. Сейчас каждая его черта дышала такой кротостью, такой вдохновенной добротой, что Клотильда не отводила больше от него взгляда, полного глубокой нежности. Наступило молчание, их сердца вдруг затрепетали.
— Ну что ж, дети мои! — собравшись с духом, заговорил Паскаль, — мне думается, вам есть о чем поговорить наедине… А я пойду на минуту вниз и сейчас же вернусь.
И, улыбнувшись им, он ушел.
Как только они остались вдвоем, Клотильда доверчиво подошла к Рамону и протянула ему обе руки. Не выпуская его рук из своих, она сказала:
— Послушайте, мой друг, мне придется вас огорчить… Не сердитесь на меня, клянусь, я испытываю к вам самые дружеские чувства.
Он все понял и побледнел.
— Клотильда, прошу вас, не давайте мне сегодня ответа, не спешите, если хотите — подумайте еще.
— Это ни к чему, мой друг. Я все решила.
Она смотрела на него прекрасным открытым взглядом, удерживая его руки в своих руках, этим она хотела выказать ему свое расположение и убедить, что ее решение принято не сгоряча.
Но он сам заговорил тихим голосом:
— Значит, вы отказываете мне.
— Я отказываю вам, но поверьте, я сама расстроена. Не спрашивайте меня ни о чем, позже вы все узнаете.
Ему пришлось сесть, настолько он был сражен, хотя и сдерживал себя, как подобает человеку сильному и уравновешенному, который умеет владеть собой даже при самом большом горе. Но он никогда еще не испытывал такого страдания, как сейчас. Он не находил слов, а Клотильда, стоя подле него, продолжала.
— Самое же главное, друг мой, не думайте, что я кокетничала с вами… Если я подала вам надежду и разрешила ждать ответа, то лишь потому, что не могла сама в себе разобраться… Вы не представляете, какое потрясение я пережила, настоящую бурю в беспросветном мраке, и только теперь я наконец начинаю приходить в себя.
— Раз вы не хотите, я не буду вас ни о чем спрашивать, — выговорил он через силу. — Впрочем, ответьте мне на один только вопрос. Вы не любите меня, Клотильда?
Она больше не колебалась и ответила серьезно, с такой сердечностью, которая смягчила откровенность ее ответа:
— Да, я не люблю вас, но отношусь к вам как самый искренний друг.
Он поднялся и движением руки остановил ее, не дав ей высказать все те ласковые слова утешения, какие вертелись у нее на языке.