Собрание сочинений. Т. 1

Чёрный Саша

II

Всплески весел и скрипы уключин — Еле слышные, жалкие скрипы. Под кустами ряд черных излучин Заткан желтыми листьями липы. Сколько листьев… Под выгнутой ивой, Как лилово-румяные пятна, Стынут в лоне воды сиротливой. Небо серо, и даль непонятна. Дымный дождик вкруг лодки запрыгал, Ветром вскинуло пыль ледяную, И навес из серебряных игол Вдруг забился о гладь водяную. За дождем чуть краснели рябины — Вырезные поникшие духи, И безвольно качались осины, Как худые, немые старухи. Проплыла вся измокшая дача. Черный мост перекинулся четко. Гулко в доски затопала кляча, И, дрожа, закивала пролетка. Под мостом сразу стало уютней: С темных бревен вниз свесилась

пакля, Дождь гудел монотонною лютней, Даль в пролете, как фон для спектакля. Фокс мой, к борту прижав свои лапы, Нюхал воздух в восторженной позе. Я сидел неподвижно без шляпы И молился дождю и березе. <1912>

«Здесь в комнате тихо, а там, за стеклом…» ^*

Здесь в комнате тихо, а там, за стеклом, По мокрому саду в веселии злом Катается ветер упругий. Свистит и лохматит больные кусты, У хмурых грачей раздувает хвосты, Гнет клены в покорные дуги… Взлетают иззябшие листья снопом, И в небе бездонном, и в небе слепом Мелькают, как дикие птицы. Метутся безумные волосы ив… В малиннике дикий предсмертный извив, Дождь мечет жужжащие спицы. За тучами бурый закат без румян. На клумбе дрожит одинокий бурьян. Стекло дребезжит и трепещет. Но странно… Из сада, где буря и мгла, Вдруг тихая бодрость мне в душу вплыла И в сердце задумчиво плещет. Под низкий, несдержанный яростный гуд, Как рыцари, смелые клятвы встают, И дали все шире и шире… Знакомые книги мерцают вдоль стен, Вчерашние дни, как бессмысленный плен. Как старые, ржавые гири. <1913>

ВОРОБЬИНАЯ ЭЛЕГИЯ ^*

У крыльца воробьи с наслаждением Кувыркаются в листьях гнилых… Я взираю на них с сожалением, И невольно мне страшно за них: Как живете вы так, без правительства, Без участков и без податей? Есть у вас или нет право жительства? Как без метрик растите детей? Как воюете без дипломатии,— Без реляций, гранат и штыков, Вырывая у собственной братии Пух и перья из бойких хвостов? Кто внедряет в вас всех просвещение И основы моралей родных? Кто за скверное вас поведение Исключает из списка живых? Где у вас здесь простые, где знатные? Без одежд вы так пресно равны… Где мундиры торжественно-ватные? Где шитье под изгибом спины? Нынче здесь вы, а завтра в Швейцарии,— Без прописки и без паспортов Распеваете вольные арии Миллионом незамкнутых ртов… Искрошил воробьям я с полбублика, Встал с крыльца и тревожно вздохнул: Это даже, увы, не республика, А анархии дикий разгул! Улетайте… Лихими дворянами В корне зло решено ведь пресечь — Не сравняли бы вас с хулиганами И не стали б безжалостно сечь! <1913>

ФЛОРЕНТИЙСКИЙ ДЕНЬ ^*

I

«Здравствуй, бронзовый кабан,— Помнишь сказку Андерсена?» Я погладил скользкий стан, Преклонив в душе колено… Ступеньки, — за ними веселенький ад: Соломенный рынок в тени колоннад. Соблазнительнейший рынок,— Даже мутно в голове: Вееров, панам, корзинок! А в кармане… лиры две. Дородные донны зовут к ларькам: «Что, милый синьор, угодно вам?» Мне угодно? Боже мой… Ничего. Вот смех, ей-богу,— Ведь в России, там, зимой Так желаний было много! Насупились донны. Без четверти час… Налево иль вправо пойти мне сейчас?

II

Здесь обед торжественней мистерии, Здесь я принц за два четвертака. У хозяйки крошечной остерии От усердия волнуются бока. За окном, как чудо, Ponte Vecchio. Зеленеет мутное Арно. Мыслю. Ем. Смотрю. «Эй, человекио, Отчего сегодня пьяное вино?» Хмель — смычок. Грудь стала легкой скрипкою, Струны из моих горячих жил… Не с кем чокнуться… Я вспомнил вдруг с улыбкою Всех богинь, которым я служил. Если б их сюда, на Ponte Vecchio. Парами построить и гулять… Вот бы было счастье!.. «Человекио, Помоги-ка мне, голубчик, встать».

Ill

Лег на прохладный подоконник. Над

маленькою площадью — луна… Прошел, шурша сутаною, каноник. И скрылся. Тишина. Напротив, под старинною колонной, Мигают над тележкою рожки: Белеет мальчик, резко освещенный. Алеют сочные арбузные кружки… Как бабочка ночная, замираю… Смотрю голодными глазами за окно И радость жизни медленно впиваю, Как редкое, бесценное вино. <1913>

В СТАРОМ КРЫМУ ^*

Над головой белеют сакли, Ай-Петри — глаз не отвести! Ряд кипарисов в пыльной пакле Торчит вдоль знойного пути. Над сизой чащей винограда Сверкает известью ограда. Сижу и жарюсь… Вот и всё. Бока — обломовское тесто… Зной расплавляет горизонт. Лениво, не вставая с места, Влюбляюсь в каждый дамский зонт. Глотаю бусы виноградин, Бью комаров, свирепых гадин. Смотрю на море… Вот и всё. Рычит сирена… Меркнет море. Дым томно к облаку плывет. Пузатый шмель — и тот в Мисхоре Испанским тенором поет… Съел виноград. Вздремнул немножко. Ем дыню роговою ложкой… Курю и мыслю… Вот и всё. Зире! Лукавая татарка! Раздвинь-ка над верандой тент. Смеется… Дьявол! Ей не жарко… Скрипит натянутый брезент. Освобождаю тыл из кресла. В халат запахиваю чресла… Иду купаться… Вот и всё.

<<1911>>?

<1923>

НОЙ ^*

(поэма)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1.

Они кричали: «Эй, старик! Смотри, как знойны наши жены! Завидно, правда? Иль отвык? Что ж ты молчишь, петух бессонный?» Но Ной, полузакрыв глаза, Шел мимо, скорбно и сурово, И не гремело, как гроза, В ответ бичующее слово. Дивились люди: Ной умолк! Давно ли, гневный, на закате Он, обходя шатры, как волк, Метал в них молнии проклятий… Глупец! Лишь Иафет и Сим Страшились старческого лая, Да дети бегали за ним, Его проклятья повторяя… Помет летел ему в лицо, А жены, тешась пляской смелой, Сплетались вкруг него в кольцо И с визгом обнажали тело… Когда в смущенье перед ним Смолкали песни и тимпаны? Лишь Иафет и толстый Сим Бегут веселья, как бараны… Но Ной замолк — и в первый раз, Хоть вслед хула летела градом,— Печаль полузакрытых глаз Влилась в их души темным ядом.

2.

Народ собрался у колодца, Где Хам за камнем сладко спал. «Хам, Хам, вставай!» Хам встал, смеется: «Пришли? Ха-ха! Я вас не звал». Передний пнул его ногою: «Послушай, что со стариком?» Лениво выгнув грудь дугою, Хам звонко щелкнул языком: «С отцом? Ага, теперь скучнее! Ной перестал совать свой нос? Сменяем жен! Твоя тучнее… Тогда отвечу на вопрос». Тот молча взял его за глотку. «Что ты спешишь? — закаркал Хам,— Сим что-то говорил про лодку, Да он не знает толком сам… Подите к Ною — мне не жалко! Я сам сказал бы, если б знал…» Передний замахнулся палкой, Хам дико взвизгнул и удрал. «Эй, Хам, вернись!» Но сук колючий Попал обидчику в висок. Пошли к шатрам. Клубились тучи. Темнел в вечерней мгле песок… А Хам разрыл у камня яму И у колодца лег опять. «Ага, ушли! Вернетесь к Хаму! Да только Хам хитер, как тать…»

3.

Спугнув болтливый круг старух, Под дубом в середине стана Сим крикнул, привлекая слух: «Кто даст секиру за барана?» — Толстяк, ведь ты пастух. Зачем? — Смутился Сим: «Не знаю… Надо». — Ого, не знаешь… Спелся с тем! — Орут. Придвинулись, как стадо. — Смотри, бичи разбудят прыть! Иль страх тебе заклеил губы? — «Ной запретил мне говорить»,— Ответил Сим, прижавшись к дубу. — Га, запретил! Молчишь? Постой! Морочишь стан… Дурак, а хитрый!..— Но миг, и хлынули толпой На зов вдали запевшей цитры. Забыт был Сим, и Хам, и Ной, Смех раскатился до ущелья… Всю ночь стонал там грех хмельной, И, словно смерч, росло веселье. Когда же люди и скоты Свалились на заре устало, Над станом в гулкие щиты Зловеще эхо застучало. Оставив пир, толпой к шатрам Метнулись в диком страхе крысы: Ной с Иафетом, Сим и Хам В горах рубили кипарисы.