Все десятилетия — великие.Как ни кинешь — всюду рост, подъем.Может быть, последняя религия,где поклоны бьем тебе, объем.Может быть, покрепче католичества,православия правей, славнейта, увеличения количествавозгласившая, и все, что в ней:космос без небес, но с бесконечностью.Миллионов, миллиардов вали навал нулей. Конечно,также единиц навал.Как просторны храмы у объема!Как безлики лики у него!Как похоже Всё на Ничего!Лучше уж в пределах окоема.
«История утомила природу…»
История
утомила природу,надоела, осточертела.Что-то новое захотелонаше небесное тело,что-то небывалого рода,неописанного жанра,но горячее, с пылу с жару,пусть пропущенное в анналах,но замеченное в каналахМарса или владениях лунных.Это интересует юных,молодых, а также зрелых,пожилых, а также старых.Что-то вроде небесных тарелок,в мировых летящих пожарах.А история — утомила:ее войны, перевороты, —видно, человечество билослишком часто в свои ворота.
ЕВГЕНИЙ
С точки зрения Медного Всадникаи его державных копытэтот бедный Ванька-Невстанькавпечатленья решил копить.Как он был остер и толков!Все же данные личного опытаповерял с точки зрения топота,уточнял с позиций подков.Что там Рок с родной стороноюни выделывал, ни вытворял —головою, а также спиноюпонимал он и одобрял.С точки зрения Всадника Медного,что поставлен был так высоко,было долго не видно бедного,долго было ему нелегко.Сколько было пытано, бито!Чаще всех почему-то в негогосударственное копытобило.Он кряхтел, ничего.Ничего! Утряслось, обошлось,отвиселось, образовалось.Только вспомнили совесть и жалость —для Евгения место нашлось.Медный Всадник, спешенный вскоре,потрошенный Левиафан,вдруг почувствовал: это гореискренне. Хоть горюющий пьян.Пьян и груб. Шумит. Озорует.Но не помнит бывалых обид,а горюет, горюет, горюети скорбит, скорбит, скорбит.Вечерами в пивной соседнейэтот бедныйи этот Медный,несмотря на различный объем,за столом восседают вдвоем.Несмотря на судеб различность,хвалят культи хвалят личность.Вопреки всему,несмотряни на чтоговорят: «Не зря!»О порядке и дисциплинеМедный Всадник уже не скорбит.Смотрит на отпечаток в глинечеловеческоймедных копыт.
«Горлопанили горлопаны…»
Горлопанили горлопаны,голосили свои лозунга, —а потом куда-то пропали,словно их замела пурга.Кой-кого замела пурга,кое-кто, спавши с голоса вскоре,ухватив кусок пирога,не участвует больше в споре.Молчаливо пирог жуетв том углу, где пенсионеры.Иногда кричит: «Во дает!» —горлопанам новейшей эры.
ОБЕ СТОРОНЫ ПИСЬМЕННОГО СТОЛА
Все выходят на пенсию — обе стороны, эта и та,и вопросы на следствии, и ответы на следствии,и подводится жирная окончательная чертастародавнего бедствия,постарения общего вследствие.У обеих сторон уже нету зубов —и у той, где повыпали,и у той, где повыбили.Обе стороны в вихре обычных заботпродвигаются в сторону естественной гибели.По ту сторону зла и, конечно, добра,по ту сторону ненависти, равно как и совести,обе стороны движутся. Кончилось время, пора:постарели они и давно одряхлели их новости.Настоящее брезгует прошлым своим,а грядущее с полок покуда его не снимает,и последние тайны, которые глухо таим,никого уже болееи покамест ещене занимают.
«Половина лавины…»
Половина
лавиныпрорвалась сквозь огонь,а еще половинане ушла от погонь.Камнепадом забитаи дождем залита,половина забыта,непрошедшая, та.А прошедшая лаваполучает сполна.Ей и счастье и слава,а другим — ни хрена.
ОШИБКИ ГЕГЕЛЯ
Нас выучили философии,но философствовать не дали.Себя и нас не согласовывая,шли годы, проносились дали.И грамотны, и политграмотны,ошибки Гегеля в подробностисдав в соответствии с программами,мы задыхаемся от робости.Мы как Сократ. Мы точно знаем,что ничего почти не знаем.Миры шагами перемеряв затылок впереди пошедшим,мы словно Пушкин перед смертью«Друзья, прощайте!» книгам шепчем.А Гегель, нами упорядоченный,конспектный Гегель и тетрадочный,свои ошибки осознавшийи прогнанный немедля взашей,а Гегель, изданный и купленныйи листаный, но не прочитанный,с небес, с верхушки самой купола,нам улыбается значительно.
«Знак был твердый у этого времени…»
Знак был твердый у этого времени.Потому, облегчившись от бремениижицы и фиты,твердый знак оно сохранилои грамматика не обронилазнак суровости и прямоты.И грамматика не утеряла,и мораль не отбросит никакиз тяжелого материалана века сработанный знак.Признавая все это, однаков барабан не желаю бряцать,преимущества мягкого знакане хочу отрицать.
НАЗВАНИЯ И ПЕРЕИМЕНОВАНИЯ
Все парки культуры и отдыхабыли имени Горького,хотя он был известенне тем, что плясал и пел,а тем, что видел в жизнинемало плохого и горькогои вместе со всем народомборолся или терпел.А все каналы именибыли товарища Сталина,и в этом смысле лучшегоназвания не сыскать,поскольку именно Сталинымзадача была поставлена,чтоб всю нашу старую землюканалами перекопать.Фамилии прочих гениеввстречались тоже, но редко.Метро — Кагановича именембыло наречено.То пушкинская, то чеховская,то даже толстовская меткато школу, то улицу метили,то площадь, а то — кино.А переименование —падение знаменовало.Недостоверное имяшкола носить не могла.С грохотом, равным грохотугорного, что ли, обвала,обрушивалась табличкас уличного угла.Имя падало с грохотоми забывалось не скоро,хотя позабыть немедляобязывал нас закон.Оно звучало в памяти,как эхо давнего спора,и кто его знает, конченили не кончен он?
«Строго было…»
Строго было,но с нами иначе нельзя.Был порядок,а с нами нельзя без порядка.Потому что такая уж наша стезя,не играть же нам с горькою правдою в прятки.С вами тоже иначе нельзя. И когдасчет двойной бухгалтерии господа богапеременит значения: счастье — беда, —будет также и с вами поступлено строго.
«Руки у Венеры обломаем…»
Руки у Венеры обломаем,мраморной — ей руки ни к чему.Молотком пройдемся по эмалям.Первый, если надо, — я начну.Сколько глоток этот крик кричали,сколько помогало им кричать.Начали с Венерой. Раскачали.Не решились сбрасывать. Кончать.То, что эта женщина без рук,значит, что, во-первых, их отбили,во-вторых, что все же люди былии опамятовались вдруг.