Собрание сочинений. Т. 3
Шрифт:
– Оставь его у себя… из переделки… навряд ли я выйду… снизойди до моей последней просьбы.
– Ну о чем ты говоришь! Сейчас – доверься судьбе… молчи… держись…
– Можешь поверить? – НН снова не разобрала смысла слов, рвущихся к пониманию. – Ты… можешь… мне… поверить?… поверить… – она быстро кивнула, – хамил… тебе… не я… бесы хамили… черти… я в полном уме… поверь… умоляю… тогда я… подохну… счаст… – он стал задыхаться от волнения.
– Верю, верю… я потом опомнилась и сообразила что-то такое… честное слово, сообразила… все это было видно по тебе, но…
– Милая… дорогая… я… я… невозможное говно… поверь… но я мог бы быть хорошим отцом… я хотел… поверь…
– Молчи сейчас… молчи… – она, растирая его руку, так стиснула ее, что он вскрикнул от проснувшейся невыносимой боли.
Он страстно хотел пояснить, что любит ее и всегда любил, что какая-то адская болезнь сознания, а может быть,
Гелий подумал, что если он выйдет из переделки живой, то… Мысли этой он смутился и прервал ее в мозгу, потому что почуял недопустимость нахального суления неким Силам, которым он так всю жизнь гадил… «огромной суммы в церковную кассу – на голодных, холодных, ремонтиш-ко и так далее… причем в валюте – за выздоровление и продолжение жизни… впрочем, не отказался бы и от милостыни… нищ и наг…»
Последний поворот настроения вообще показался ему совсем комичным, он смутился еще больше, но все же отчаянно дерзнул взмолиться и взмолился такой безропотной, почти безмолвною мольбой о спасении и с таким доверчивым бескорыстием, с какими обращаются к Небесам люди, с рождения наделенные даром чистого доверия и веры, что мольба их непременно будет услышана… «а если не будет, если она почему-либо не достигнет… то что ж… значит, не обошлось без погрешностей в силе страсти молитвенной… недостало, значит, смиренного почтения ко всему, что судьбой предназначено…»
Подруга его, уже не слушая, что он там шепчет, растирала ему вторую руку, а в ногах у него сидели Грета с Миной и тоже растирали их и чем-то натирали.
Доктор уверял, что с больницей в таких случаях лучше не связываться, что ребра у сударя, видимо, целы, а ушиб, хоть он и странно обширен, сам собой заживет. Господин этот, кроме всего прочего, явно не дистрофик. Старушки давали наставления насчет рецептов натирок. Отец Владимир склонился над Гелием и серьезно, даже не по-священнически, а по-лекарски, сказал:
– Пожалуйста, молитесь и молитесь, помогайте, так сказать, со своей стороны вашему ангелу-хранителю. Ве руете?
Гелия все это почему-то рассмешило. Он улыбнулся, снова вскрикнув.
– Я, батюшка… Божьей милостью… атеист… ныне… автор… обвинит… заключения… по своему делу… и благо-дарст… венного… последнего… слова, – превозмогая резь в трещинках губ, прошептал он доверительно приблизившемуся священнику.
– Тем более, молитесь благодарно и с надеждой. Если сами не веруете, то, значит, Всевышний лично в вас уверен, иначе лично вы не здесь сейчас находились бы, хотя вы, милый мой, и тут в весьма бедственном состоянии находитесь, а совсем в другом месте, и были бы вы к тому же не самим собою, а неизвестно кем и чем. Храни вас Господь. Пейте-ка вот впредь поменьше… Шли ведь на отпевание близкого, как я понимаю, человека и успели где-то надраться… – Он перекрестил больного, потом не удержался и посетовал: – Осенью посетил один митинг. Там два оратора наперебой витийствовали о возрождении России и так далее. Заслушался. Все правильно, хотя болтали они слишком праздно… Иду обратно – и на тебе! Оба в луже, обнявшись, валяются и все булькают, булькают что-то о возрождении, а один к тому же мурлычет «однозвучно звенит колокольчик»…
Гелий сглотнул слезы, снова неистово молясь про себя, но не о спасении, а лишь о том, чтобы… «только бы не покидал меня этот покой, какого я с пеленок не чуял… только бы ты была со мною… и батюшка… это мой батюшка… хорошо, что с Ветой попрощался… один-единственный правильный поступок успел-таки в жизни совершить… больно, но хрен с нею, с болью… она – живая… по живому… по живому…»
– Терпи, Геша… терпи… Геша, ты – мой другас… я – твой френд… шухер-вассер-хэппи энд… у моего деда, полуангличанина, на четверть литовца, на четверть немца, была такая считалка в детстве… чувствуешь мою руку?
– Ну еще бы… я мразь… но я тебя люблю… меня котенок спас… и ты… да и без Небес тут не обошлось… позови батюшку… на минутку…
Когда священник вновь над ним склонился, он страстно спросил:
– Мне необходимо… простите… как на духу… вы верите в чертей…
– В них я нисколько не верю, потому что знаю:нечистая сила есть невидимая часть нашей бесноватой действительности.
– Спасибо… спасибо… почему – зло?… почему оно есть?… я должен знать… не могу подохнуть…
– Не волнуйтесь так… Природа зла известна лишь Творцу. Но из многих всевозможных толкований самым ясным мне кажется следующее: зло есть сопротивление свободной воли человека Божественной Благодати.Григорий Богослов. Сказано много веков тому назад, а сопротивляться мы начали гораздо раньше, и неизвестно, когда прекратим. Встанете на ноги – заходите, побеседуем.
– Колоссально! – воскликнул доктор. – Эта формулировка зла исчерпывает все мои многолетние мучительные сомнения! Колоссально! Готов хоть сию минуту с головой нырнуть в купель крещения!
Гелию стало немного неловко за доктора. Несмотря на боль в руках и ногах, все упрямей подбиравшуюся к кончику носа, к губам, к щекам, он вдруг блаженно забылся, убаюкиваемый всем услышанным и прикосновениями НН, приводившей его в опрятный вид.
Она, чтобы отвлечься от собственных своих страхов и волнений, торопливо рассказывала, как разминулась с ним… «из-за проклятого, погано работавшего “дворника”, но, слава Богу, все теперь образовалось… сейчас приедем домой… отлежишься… отпарю тебя в кипарисовом настое… ингаляцию сделаем… Зеленков мне травок бурятских летом привез… закутаю… доктор разрешил глоток коньяку… непременно нужно глотнуть для взбодрения продрогшего нутра… непременно… Геша, все к лучшему, хотя второй раз я бы всего этого безобразия не перенесла… я там все приберу… приберусь… прости… я безумная… не могу управлять своими разноцветными генами… надо было тебя истерически избить, то есть просто истеребить, измочалить, искалечить, тыркнуть башкой в унитаз, потом высечь, но не выпускать из дому… прости… и все сразу стало бы ясно…»
«А вот и не стало бы, – подумалось Гелию, – не выпустила бы если, то и ничего не стало бы ясно, пока ясности срок не пришел… до нее надо было, знаешь, через что про-карабкиваться… правильно тетушки сказали, что я подох счастливым… правильно… одни везунчики счастье с ходу намывают, я вот в последние, быть может, часы намыл крупицу… этого хватит… мне хватит… побольше бы немного – на все хватило бы… надо успеть распорядиться насчет поминок… пусть все они поминают меня вместе с Ветой и с несчастной этой убитой… заодно пусть помянут трех шакалов погибших… чего уж теперь считаться… на третий день, девятый и сороковой, кажется… потом каждый год… а мы с Ветой где-нибудь там… обо всем наговоримся… и то неплохо… Господи, дай дотянуть до нотариуса… Грету с Миной – в свидетельницы… все ей оставлю… одной ей… больше ведь и некому… теток с бабками не забуду… ни в коем случае… эх ты, Империя, полумертвыми членами Политбюро злодейски в жопу выхаренная, разве была ты приличной Империей, если ты своих теток с бабками и котят с собаками до такой голодухи нищенской довела и до такого унизительного состояния?… Жалкая ты была советская крыса и блядь, а не порядочная Империя… звякала ты на международных балах ядерной бижутерией да жлобски обжимала старушечек на ситчик, леденцы и бублики с маслицем… погляди, какого наплодила ты себе обслуживающего персонала, Империя… каких развела ты на своей тупой хребтине чиновных кровососов… каких ты проглядела военачальников, превративших армейские казармы в грязные лагерные бараки, где деды оловянноглазые несчастных солдатиков раком ставят… не культурное теперь у тебя, не экономическое, не имперское, а бессовестное пространство… и дефицита у тебя, у суки беспредельной, нет лишь на чудовищно дебильные офицерские фуражки… А мрази какой – бандюг, пожирателей порнухи, гиен, жующих остатки твоего сырья, убийц, перегрызающих глотку ближнему за бутылку «Абсолюта», торговцев внутренними органами детишек и прочей нечисти – повывела ты за семь десятков лет?… Не Империя ты, а крыса, рожденная в гуммозном мозгу казанского юриста… верю, что все – к лучшему, но ты-то, падаль, – к чему?… если и ты – к лучшему, то я лично желаю себе только худшего за такой жуткий урок улучшения качеств жизни и истории мироздания… стоп… густопсовой иванокарамазовщиной на всю Вселенную понесло… якобы благородной стихией нашего родного, русского атеизма завоняло… обязательно завещаю сумму на ремонт сей церквушки, на свечи с лампадным маслом… обязательно… от Империи никто и ничего уже не дождется… надежда если и брезжит, то исключительно со стороны широкого круга частных лиц, учредивших и составивших приличное общество ответственных граждан… о чем только, Геша, ты думаешь, охломонина и непревзойденный долбоеб, в последние минуты жизни?… Или ты воскреснуть надеешься для личного участия в гражданской жизни?»