Собрание сочинений. Т. 5
Шрифт:
Саше Черному было ведомо, что обыкновенное чудо случается всегда неожиданно. Недаром ведь любит он давать своим произведениям такие заглавия: «Ни с того ни с сего», «Нежданно-негаданно»… Именно так — вдруг — неслыханно повезло русскому мальчику-дошкольнику Игорю: из городских квартирных стен его увозят на все лето в усадьбу под Парижем, а потом на юг к морю… «Чудесное лето» — название повести Саши Черного говорит само за себя.
Не перечесть всех происшествий, событий и проказ. Но, сдается, не в них основная прелесть повествования, а в земном чуде окружающего мальчика мира. Вот что сказано в отклике на только что вышедшую книгу: «Как будто все замерло в тишине полдня и мы, вместе с Игорем, наблюдаем, лежа в траве, облако, муравья, собаку,
27
И. Л. <Иван Лукаш —?> Чудесное лето//Возрождение. — Париж, 1930. — мая.
Может статься, главной тайной волшебной магии Саши Черного было умение быть увлекательным там, где ничего необычного и остросюжетного не происходит. Что-то необъяснимое затягивает, не дает оторваться от страниц, едва ли не лучшего рассказа Саши Черного «Тихая девочка». В центре его крошечное, но уже рассуждающее существо — девочка Тося. Дитя наедине с природой, наедине с собой. С равным вниманием она прислушивается к жужжанию осы, повизгиванию бульдожки, к вздохам моря и ветра, склоняется к расцветающим лилиям и к самой ничтожной букашке, делая из всего наблюдаемого свои, подчас неожиданные умозаключения.
Не будем только забывать, что они — эти наблюдения и умозаключения — принадлежат и автору, то есть Саше Черному, который, как и дети, «любит солнце, сказки, елки». Именно здесь, на «детском острове», поэт отыскал то, что так долго чаяла его душа: «самое совершенное Божье создание». Долгим кружным путем пришел он к правоте евангельской заповеди: «Кто не примет царствия Божия, как дети, тот не войдет в него». И недаром наиболее крупные, эпические и мировоззренческие сочинения поэта, подытоживающие его поиски смысла человеческой жизни, заканчиваются одинаково. В поэме «Ной» крик родившегося младенца останавливает руку Ноя, готового в отчаянии пустить ко дну ковчег с его погрязшими в грехе пассажирами. И в поэме «Кому в эмиграции жить хорошо» лишь в финальных строчках после долгих поисков обнаруживается единственно безмятежный: новорожденный Мишка, «курносое сокровище, единственный, без примеси, счастливый эмигрант».
«Русская надежда» — так называл Саша Черный в эмиграции подрастающее поколение. Он видел, что «с каждым днем все дальше и дальше уплывает от наших детей русская золотая рыбка». Они рассматривают пестро-раскрашенные иностранные еженедельники для детей, ходят в западный кинематограф, изучают в пансионах историю страны, давшей им приют, и быстрее, чем их родители, схватывают чужую речь. Зато свое, российское, невиданное и неслыханное представляется им какой-то сказочной экзотической небылью. То и дело с их губ слетает: «мадам Баба Яга», «синьор Топтыгин»…
И вот Саша Черный изо всех сил стремится приобщить детей эмиграции к национальным истокам: фольклору, историческим песням и прочим созданиям народного духа. С этой целью он вновь берется за создание альманахов для детей: «Молодая Россия» и «Русская земля». Он не упускает любую возможность встретиться с русскими детьми: будь то пансион «Голодная пятница» или утренники в Тургеневской библиотеке в Париже. Ему любо и радостно было видеть неподдельно живой интерес в глазах, когда он начинал читать им русских классиков или рассказывать о России. И происходит чудо — возврат к родному, исконному, сокровенному. В Пасху дочка тянет маму в зоопарк — на свидание к русскому бурому мишке. Угощает его куличом (какое смешное милое слово!), лепеча при этом старинное и малопонятное: «Воистину, воистину!..» Или вот какой чудный подарок на Рождество получил Саша Черный от детей: «…календарь величиной с почтовую марку на картоне, изукрашенном ватным снегом и вырезанными
Ах, как любил Саша Черный эти шумные детские праздники! Припасал специально для них игрушки-подарки. Оказывается, тяга к традиционным детским игрушкам вовсе не исчезла: мальчики отдают предпочтение всяким механическим наборам — конструкторам, машинам, кранам и железным дорогам. Однажды на елочном празднике ему довелось наблюдать такое: «…когда среди игрушек оказались барабаны и трубы — мальчишки мигом их расхватали, бросили все другие игрушки и так воинственно барабанили и дули в трубы, что все мы, взрослые, должны были затыкать уши». Этот невообразимый тарарам напомнил русскую Вербу — поистине детский праздник…
Вообще Саша Черный отмечал, что вкусы и пристрастия детей чрезвычайно консервативны. Сказывается это и в чтении. Для ребенка нет «старых» книг: «…с таким же увлечением, как его дед и отец, он прочтет и „Конька-Горбунка“, и сказки Андерсена, Пушкина, Гофмана, и „Робинзона“, и „Хижину дяди Тома“…» Из поколения в поколение переходят одни и те же игры и одинаковые игрушки. Девочки предпочитают кукол: воспитывают их, обшивают и наряжают их, играют в доктора и в школу. А мальчиков больше влекут военные игры и приключения следопытов. Хотя…
…Хотя многие девочки охотно принимают участие в мальчишьих играх, а мальчики иной раз с завистью смотрят на стирку-глажку и с радостью включаются в это девчоночье занятие. Не могут они друг без друга — так же как и без нескончаемого спора: кто лучше — мальчики или девочки, кто больше прославился и дал миру — мужчины (бывшие мальчики) или женщины (бывшие девочки)?..
Это к вопросу: кого Саша Черный больше любил — мальчиков или девочек? Судя по всему он не делал различия, находя отраду в разных ясноглазых малышах. Какой беспредельной и целомудренной нежностью и лаской дышат строки, обращенные к ним: «Младшая дочка, шестилетний тихий гномик», «Сероглазый мальчик, радостная птица», «А рядом дочка, пасмурный зверек <…> Дичок мой маленький!», «Фриц, смешная мартышка…», «Румяный отпрыск Наденькин, беззубый колобок» или «Дочь привратницы Марии, мотылек на смуглых ножках, распевающий цветок»… Право, трудно остановиться, отказать себе в удовольствии цитировать дальше и дальше эти очаровательные словесные самоцветы, рассыпанные по страницам книг Саши Черного.
Однако не все так лучезарно. Иногда опускались руки и поэт признавался в письме близкому человеку: «…словно в подполье живёшь и неизвестно, для кого пишешь. Круг все уже, а для детей по-русски больше негде печататься, да и дети все почти уже не русские». Видимо, в таком меланхолическом настроении родились у Саши Черного строки:
Мой виноградник пуст, — растрепанные бурей, К земле прибиты светлые стихи… И даже та любимая гряда, Где зеленели детские страницы, Здесь на чужбине теша детвору,— Ненужным пустырем чернеет у дороги…Все острее становится мечта об острове — уединенном зеленом уголке, вдали от городов, где он заживет жизнью Робинзона. И Саша Черный приглядел такое место — на юге Франции, в Провансе, у самого синего моря… Вначале, приезжая сюда летом, поэт жил в ветхой хижине, называемой на французский манер «кабанон», а потом, решив окончательно обосноваться, приобрел клочок земли и построил собственный небольшой дом.
Был ли этот остров необитаем? Разумеется, нет. Робинзона невозможно представить без Пятницы. Во всех его прогулках и занятиях сопровождал Сашу Черного какой-нибудь маленький приятель. Иногда не один, а семь Пятниц набиралось — мальчишки и девчонки, жившие по соседству или приглашенные поэтом из Парижа погостить на лето.