Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма
Шрифт:
И, уж конечно, меня нельзя обвинить в том, что я сгустил краски. Я решился сказать далеко не все. Меня упрекают за смелость в изображении разврата, но я не раз отступал перед документами, которые находятся у меня в руках. Неужели я должен был назвать имена, сорвать маски, чтобы доказать, что я историк, а не любитель сальностей? Это излишне, не правда ли? Имена еще у всех на устах. Вы знаете моих героев, и вы сами могли бы на ухо сообщить мне такие факты, о каких я не осмелился бы рассказать.
Когда «Добыча» появится отдельной книгой, ее поймут. Моей ошибкой было то, что я верил в способность читателей газеты переварить некоторые истины. И все-таки я с трудом могу привыкнуть к мысли, что именно
Все это огорчает меня из-за «Ла Клош» и из-за Вас, дорогой Ульбах. Простите меня, и да будет так. Читатели, которые поняли научную сторону «Добычи» и захотят дочитать роман до конца, смогут скоро закончить его в отдельной книге. Что же касается людей, чей изощренный ум видит в моем произведении лишь сборник шаловливых анекдотов для забавы стариков и пресытившихся женщин, — хватит с них и того, что они могут осенять себя крестным знамением, проходя мимо витрин книготорговцев. Как хорошо знают меня эти добрые люди!
Поверьте, общество сильно только тогда, когда оно выносит истину на яркий солнечный свет.
Жму Вашу руку и остаюсь преданный Вам.
1872
ГЮСТАВУ ФЛОБЕРУ
2 февраля 1872 г.
Дорогой учитель!
Мне стыдно, что я до сих пор не отдал Вам визит, — журналистика приводит меня в такое одурение, что ни минуты не остается для себя. Посылаю Вам свой новый роман, чтобы Вы знали, что я Вас не забываю и что я благодарен Вам за письмо о Руанском муниципалитете. Что за подлецы эти буржуа! Надо бы Вам взять дубину потолще, хотя и Ваша оставила на них достаточно заметные синяки.
В воскресенье днем непременно забегу к Вам. А пока пусть мне послужит вместо визитной карточки «Добыча».
Сердечно Ваш, дорогой учитель.
ЛУИ УЛЬБАХУ
Париж, 9 сентября 1872 г.
Ах, дражайший Ульбах, чего мне стоит сдержаться и не ответить со всем гневом, какой только может испытывать в данном случае художник, на письмо, которое Вы написали Герену, а Герен переслал мне! «Похабный»! Значит, опять это слово! Я вижу, как оно выходит из-под Вашего писательского пера, как прежде слышал его из уст господина Прюдома. Чтобы судить обо мне, Вы не нашли иного слова, и это наводит меня на мысль, что сие грубое слово исходит не от Вас, что Вы позволили кому-то в некоем официальном кабинете запихнуть его к Вам в карман, чтобы затем сунуть его мне под нос совсем еще тепленьким.
Ох, это слово! Знали бы Вы, до чего глупым оно мне кажется! Простите, но я говорю сейчас не как Ваш сотрудник, а как собрат
Сожалею, что доставил Вам неприятность, и очень рад, что Вам пришла идея показывать мои статьи цензору. Так, по крайней мере, я не буду представлять опасности для населения. Ваши акционеры и друзья смогут спать чистым и непорочным сном. Кроме шуток, если это — вопрос денег, то я не хочу ничего другого, как только их удовлетворить. Пригрозите им парочкой моих статей, если каждый из них не возьмет по акции.
Завтра я к Вам загляну, и Вы можете встретить меня, как человека, бежавшего из дома для прокаженных. Ведь Вы-то знаете, что я живу среди постоянных оргий и пятнаю наш век своим беспутным поведением. Только на меня и натыкаешься во всех непотребных местах. Нет, все-таки Ваше словечко «похабный» запало мне в душу! Вам не следовало употреблять его, зная меня и зная, что в моральном отношении я стою куда выше всей этой клики дураков и жуликов.
Не сердитесь на меня, остаюсь преданный и послушный Вам сотрудник.
1874
ГЮСТАВУ ФЛОБЕРУ
7 апреля 1874г.
Дорогой друг!
Время от времени я посылаю в «Марсельский Семафор» разные статейки без подписи, только ради приработка, — тайный грешок, которого я стыжусь, но в этом есть и своя прелесть: иногда получаешь возможность отвести душу.
Я отправил туда и статейку об «Искушении», от которой мне незамедлительно откромсали добрую половину — все касательно религии; посылаю Вам то, что пощадили их ножницы. Конечно, это мерзко. Мне хотелось бы напечатать подробный разбор Вашего произведения в каком-нибудь заметном издании. Но все-таки и здесь видно мое доброе намерение. Не выдавайте, что это моя рука.
До понедельника. Преданный Вам.
ИВАНУ ТУРГЕНЕВУ
Париж, 29 июня 1874 г.
Дорогой Тургенев!
Спешу поблагодарить Вас за взятую Вами на себя трогательную заботу о моих делах. Конечно же, я с восторгом принимаю предложения, которые Вы мне делаете от имени редактора журнала. Я сообщил гг. Шарпантье о Вашем письме. Ваше любезное посредничество их очень обрадовало, и они поручили мне передать Вам, что одобрят любой Ваш шаг. По возвращении Вы дадите нам необходимые разъяснения, и тогда в сентябре или октябре мы сможем послать в Россию рукопись романа, который я сейчас заканчиваю. [89]
89
Вероятно, речь идет о романе «Проступок аббата Муре» (вышел в 1875 г.).
Будьте добры узнать прежде всего следующее. Сколько времени понадобится журналу для печатания одного из моих романов, а именно: сколько нам придется повременить с его изданием во Франции после того, как мы отправим в Россию рукопись или корректурные листы? Это отнюдь немаловажно, ибо здесь мы вынуждены выбирать момент для публикации, дабы не попасть в неблагоприятную полосу.
Впрочем, все это уладится по ходу дела. А пока скорее соглашайтесь на предложение, при условии той платы, которую Вы мне назвали. По Вашему указанию гг. Шарпантье сейчас же начнут переписку с редактором журнала.