Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы
Шрифт:
Остальные только смотрели на них: ведь жертва принадлежала Максу.
— А это за мою сожженную хибару! — крикнул Закис и, изловчившись, ударил его ногой под ложечку. Макс завертелся волчком от боли.
Теперь на Закиса навалились разом несколько бандитов. Его привязали к дереву и стали пытать. Но больше ни одного слова, ни одного крика не услышали от него мучители. Пока Закис не потерял сознания, он смотрел на них полным презрения и ненависти взглядом.
Бандиты пытались разыграть комедию суда, но из этого ничего не вышло: Закис не ответил ни на
«Мало еще я вас ненавидел, хорьки кровожадные, — думал он, умирая. — Нет вам прощения перед народом… Сгинете вы, и рано ли, поздно ли выполют вас, как вредный сорняк, до последнего корешка».
Бандиты торопились добить его. Герману Вилде уже надоело это зрелище — оно вовсе не доставляло ожидаемого удовольствия. Он думал увидеть на лице жертвы страх смерти, унизительное малодушие, но жертва не желала унижаться. Спокойная ненависть Закиса заставляла бандитов, вопреки их воле, чувствовать исполинскую силу, что стояла за ним как гора, как море.
Завалив тело Закиса валежником, они разбрелись в разные стороны. Вилде с тремя бандитами ушли еще дальше в чащу, к одной из барсучьих нор, в которых они обитали в последнее время. Макс Лиепниек торопился затемно дойти до усадьбы, где он прятался.
Аугуст целый день провел с Янцисом. Он не забыл, каким был сам в этом возрасте, и почтительное внимание мальчика к каждому слову старшего брата глубоко трогало его. Они долго бродили по лесу, а потом вышли к речке. Янцис с увлечением показывал, в каком месте, в каких кустах находил он самые редкостные экземпляры своей коллекции птичьих яиц, которую он собирал несколько лет. Там были яйца воробья и дрозда, и перламутрово-белое яйцо дятла, и совершенно круглые яйца совы, мелкие горошины из гнездышек соловья и крапивника, и, наконец, огромное журавлиное яйцо, которое Янцису посчастливилось, правда ценою больших трудов, отыскать на самой середине болота. В его коллекции набралось уже больше пятидесяти образцов; некоторые оставались пока необозначенными, потому что Янцис не знал названия птицы.
— Куда ты денешь эту коллекцию? — спросил Аугуст.
— Сначала я соберу образцы яиц всех видов птиц, которые водятся в Латвии. Мне еще с дюжину не хватает — из тех, что я знаю. Нет яиц бурого ястреба, нет желны, потом еще некоторых водяных птиц. Беда вся в том, что период кладки почти у всех у них приходится на одно время — не успеваешь отыскать. А когда яйцо с птенцом уже, не стоит и брать… Да, куда я дену? — вспомнил он братнин вопрос. — Отдам в школьный кабинет естествознания или в какой-нибудь музей. Видел я в одном музее — там и половины моего нет, а еще называется коллекция.
У Янциса, кроме того, был гербарий местных растений и коллекции бабочек и минералов. Он живо интересовался окружающей природой, в ней все вызывало его любознательность; зато и знал Янцис много такого, о чем большинство людей не имеет и представления.
Аугусту нравилось это увлечение.
«С пяти лет ведь пас коров, — думал он, — природа не через
Они долго прогуливались вдоль берега, наблюдая, как быстрая, мутная еще после весеннего половодья речка несла вниз сплавляемые бревна и дрова. У излуки время от времени образовывались заторы: стоило одному бревну, что побольше, повернуться поперек течения и зацепиться за берег, и через несколько минут повыше него собирался целый плот. Требовалось появление нового исполина, который могучими ударами разворачивал это нагромождение бревен, и плот распадался, бревна по одному подхватывались течением и, будто стараясь догнать друг друга, быстро исчезали за изгибом берега.
Янцис раньше еще поставил в заводи несколько вершей. Братья проверили их и нашли несколько хороших щучек и налимов. Верши снова поставили в воду и, захватив улов, пошли домой обедать.
Ничто не говорило им, что это последние беззаботные часы в жизни семьи.
Вернувшись из школы, Мирдза объявила, что учитель спрашивал, почему не пришел Янцис, не заболел ли.
— Ты бы сказала, брат приехал в отпуск и у нас с ним срочное дело, — сказал Янцис и стал быстро объяснять Аугусту: — Ничего особенного. Я за весь год нынче первый раз пропустил.
— И комсорг спрашивал, что случилось, — докладывала Мирдза.
Янцис покраснел и отвернулся.
— Комсорг… Он же вчера сам приходил, я ему обещал попросить Аугуста, чтобы рассказал нашим комсомольцам про латышских гвардейцев.
Аугуст покачал головой.
— Что же ты мне не сказал? Я бы с удовольствием встретился с молодежью.
Янцис покраснел еще сильнее.
— Я думал после сказать… вечером. Сначала хотелось самому поговорить с тобой о разных вещах.
— Завтра скажи комсоргу, что я непременно приду. Как же это так, уехать, не встретившись со своими земляками-комсомольцами.
— Спасибо, — пробормотал Янцис. Он втайне был доволен своей хитростью. За день по крайней мере вдоволь наговорились с братом.
Наступил вечер. Все домашние с нетерпением ждали отца. «И чего он так долго сегодня?» — спрашивал то один, то другой.
— Хоть бы про то подумал, что гость в доме, — ворчала Закиене. — Как засядет за свои дела, так все на свете забудет. Жалко, телефона нет здесь. Сейчас позвонили бы, напомнили, чтобы кончал работу.
Младшие давно спали, не ложились только мать с Аугустом и Янцис.
— Пожалуй, я пойду встречать его, — сказал Аугуст. — Дорога до исполкома одна, не разминемся.
— И я с тобой, — решительно сказал Янцис.
— Ложись-ка ты лучше, тебе завтра в школу надо. Нехорошо два дня подряд пропускать, — сказал Аугуст.
— Да они все равно старое повторяют к экзаменам, и спать мне вовсе не хочется…
— Ну, идем, идем, что с тобой поделаешь. — Аугуст махнул рукой.