Собрание сочинений. Том 1. Голоса
Шрифт:
Я погибал без него, погребенный под грузом нерожденных созданий. Бесформенной массой недоносков они ворочались у меня в душе и, не находя выхода, порождали картины дантова ада.
Но вот являлся Вольфганг, он что-то насвистывал, вот это (напевает): «Дай руку мне, красотка!», или это: (напевает), нет еще такое: (напевает), нет, это – великолепное, потом это пела вся Италия: (напевает) «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный».
Вот! Вот она – тема! Поскорей записать, не рассуждая, не думая!
Я творил в уединении, а вся слава доставалась ему. С нищими собутыльниками, с потаскушками, стоило поглядеть, красавец. Лицо востроносенькое, слегка побитое оспой – печеное яблоко; тщедушное, с огоньком тело;
Это было невыносимо. Этого нельзя было больше терпеть.
Все было режиссировано мной заранее. «Знаешь, Вольфганг, – сказал я ему, – посидим, как бывало, ты да я». Он принял приглашение охотно, даже обрадовался.
До сих пор многие считают, Моцарта травил коварный Сальери из низкой зависти. Русский гений Пушкин – тоже. Ошибаетесь, господин Пушкин, Вольфганга убил я – Амадей. У меня был железный перстень с большим зеленым камнем, «последний дар Изоры». Я всыпал ему яду в вино.
Если вы пройдете от чугунных ворот старого венского кладбища вправо и вглубь, и дальше по дорожке, усыпанной красным толченым кирпичом, в самый угол, там у дальней стены вы сможете обнаружить маленький холмик без ограды. Могила для бедных.
Потом я прожил долгую жизнь. Виски мои поседели, я стал тяжелей опираться на мою толстую трость.
И ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ В ПУСТЫННОЙ ДУШЕ МОЕЙ, ВСПУХАЯ, КАК ТЕМНЫЕ НАСЫЩЕННЫЕ ВЛАГОЙ ОБЛАКА, НЕОХОТНО ВОРОЧАЛИСЬ МОИ НЕДОНОСКИ, МОИ НЕРОЖДЕННЫЕ СОЗДАНИЯ. И ЭТО БЫЛ АД ВТРОЙНЕ.
Как позднее писал Стендаль своему другу Леи де Леку: «Мой друг, Гайдн, которого вы любите, этот редкостный человек, его имя излучает такой ослепительный блеск в храме гармонии, еще жив, но как художник уже более не существует».
СЛАВЯНСКИЙ ШКАФ – 1
Из темноты на пустой сцене высвечивается пустой стол, стул, лампочка с железной тарелкой. Поодаль неподвижно стоит ЧЕЛОВЕК в квадратном коричневом пальто, квадратное лицо, квадратные веки, квадратная челюсть, шарф повязан небрежно. Говорит хрипловато, сипловато, как бы поскрипывает.
Хоть не витал, но Гоголь в чем-то прав.Жена как сядет, как раздвинет чресла,не человек – панбархатное кресло,а я попроще, я – славянский шкаф,как был изображен в журнале НИВА,весь в деревянных яблоках, красивый,на дверцах розы – тонкая резьба,и ящичек – посередине лба.НОВЫЙ ВСЕМИРНЫЙ АТТРАКЦИОН!ЧЕЛОВЕК – ШКАФ!Хоть не смотрел, но Чехов в чем-то прав.А шкаф – он тоже уваженья хочет.Тут, спину – древесину кто-то точит —отчаянный какой-то червячок.Хоть я не пью, но изнутри печет…Здесь в верхнем левом ящике – посуда.(Из левого грудного кармана пальто извлекает бутылку водки и стакан.)
Закуску достаю всегда отсюда.(Из другого кармана достает яблоко и конфету, яблоко обтирает, конфету обдувает.)
Классическое(Роется в карманах, достает не очень чистый носовой платок, расстилает на столе, ставит посуду, еще раз обтирает яблоко, помещает его в центре натюрморта, любуется.)
Буль-буль-буль-буль!(Выпивает и закусывает, пауза.)
А на дворе – июль…Там задирает ветер занавескии небо голое во всем бесстыдном блеске!Скулит кобель – его кусает сука…А где-то этажерка из бамбука…(Выпивает и закусывает, пауза.)
Денатурель!.. Ехидна!..Но, однако —пользительно для крепости, для лака.Блестит лачок – сучки мои, жучки,все это – ордена мои, значки.Я славный, я державный, я славянский,да! С надписью на спинке хулиганской.Не веруешь? Вот бог, а вот порог —и раздавлю, кто станет поперек!(Выпивает и занюхивает.)
Сам поперек дверей стою в конторе.Гуляют хилоножки в коридоре.Торопится коленками… Ну что?Ушибся больно?.. Бедный – чуть не плачет.Я, говорю, поставлен здесь на то,чтоб чувствовали, понимали, значит.(Выпивает, может быть, закусывает.)
Слышь, где-то про проскрипции скрипят,пора, мол, разломать на щепки ящик,меня на дровяной отправить склад?Я, может, палисандр настоящий!А если, предположим, АлександрСвет-батюшка, царь Александр Третийв меня гляделся, точно, палисандр.В прихожей Куприна я как-то встретил.Один чиновник, брал кузнечик взяткиоткрыли утром, а оттуда – пятки…(Показывает, вздыхает.)
Эсера, помню, прятал я в себеи рыжего из РСДРП…Идейные бородки и усы…и Мозера карманные часы…(Выпивает и не закусывает.)
Зимою восемнадцатого годав расход чуть не пустили – на дрова.Я помню гибель красного комодав «буржуйке». Революция права! —стреляли звонко из печурки чурки…На стенке – лозунг, на полу – окурки…А позже – перемены, переезды…меха и рыба, тресты и аресты…(Рассматривает пустую бутылку.)
Так дожил я до нынешних времен.Рассохся, правда, но не поврежден.Я, может быть, в редакции ИЗВЕСТИЙ —герой труда стою на видном месте.Ты погоди архив сдавать в утиль.«Дела» мои достанут, сдунут пыль…всем этим дурачкам высоколобымя стану обвинителем и гробом.Недаром говорил столяр Бугров:«Шкаф есть буфет и человеку гроб».