Собрание сочинений. Том 1. Голоса

Сапгир Генрих Вениаминович

СЛАВЯНСКИЙ ШКАФ – 2

Сцена представляет собой комнату, заставленную разностильной мебелью. Справа – кожаный диван. Посередине стол и стулья с высокими спинками. В глубине тяжелый буфет начала века с горельефами – фавнами и ангелочками. Слева неподвижно стоит высокий квадратный мрачноватого вида человек с квадратным подбородком, в темно-коричневом пальто. В петлице – восковая желтая роза.

Мы все лишь притворяемся людьми.А стоит по-особому вглядеться,почувствуешь: не человек, а лошадь,и ржет по лошадиному. Другой —валун в долине где-нибудь, не сдвинуть.Тот – валенок. А тот – вчерашний день.Есть девушки – не девушки, а блюдцафарфоровые и на свет сквозят.Есть женщины – не женщины, а летона даче, как смородина поспела,висит

гамак и некуда спешить.Есть люди – самолеты, люди – рыбы.Есть люди-поезда и люди-рельсы.Есть люди-недомолвки, люди-пена.И есть чудак – почти что человек.А я? Мне говорят всегда: – Подвинься,загородил проход. Не видно света.Опять ушибла об тебя коленку!Какой упрямый, деревянный просто!Всегда скрипишь, всем вечно недоволен…Ты что у нас, для мебели? Послушай,откройся нам, нельзя так замыкаться…Мне кажется, что я – тяжелый шкаф.Да, уж не тот… Скрипят все сочлененьяот ревматизма… Старые комоды,кровати, кресла, даже жардиньеркиразохаются ночью, расскрипятся…Да не от боли больше, от хандры.Нам чудится, так сладко ноет «прежде»,когда гляделись в наши зеркалалюбовники с усами кверху стрелкой,любовницы в тяжелых платьях с треном…А может, отраженья были мы?Или сосед мой старина – буфет…Спать не дает – стучит гремит всю ночь.Мечи и крылья – там! рога и лозы!Там фавны с ангелочками дерутся.А утром – из ореха горельеф.Одно от ипохондрии – лекарство.Здесь у меня всегда стоит посуда.

(Из кармана пальто извлекает бутылку водки и стакан.)

Закуску я отсюда достаю.

(Из другого – половинку огурца.)

В белье лежит крахмальная салфетка.

(Из кармана брюк извлекает не очень чистый носовой платок.)

Я не любитель напиваться в доску,а так, чтоб только – отлакировать.

(Выпивает, закусывает.)

Теперь мы выпьем, как протрем бархоткой.

(Выпивает, не закусывает.)

А третью выпьем в стиле рококо!

(Выпивает.)

Не люди, а карельская береза —Разводами, разводами пошло…

(Ищет в карманах.)

Где бутерброд?..

(Достает мертвую ласточку.)

А! Ласточка?.. Мертва…А я когда-то думал: кто там бьется?Какой весной в меня она влетела —и не заметил. Верно, испугалась,затрепыхалась в темноте, забиласьо стенки… долго путалась в одежде…Разинут клюв, от страха умерла.От страха даже кони умирают…

(Плачет.)

Чувствительнейший дуб! сентиментальныйсарай! сырая глупая осина!

(Утирает слезы.)

Но все же – гостья… Может быть, онаменя дискредитирует как личность.Я – не поэт, не музыкант, не ветер,чтобы весною бабочки и птицыв мою грудную клетку залетали.А тумбочкой я был давным-давно.Взять за крыло и выкинуть в окно?..Нет, нет, оставлю лучше, чтоб о н и …когда придут разламывать на доскименя, как старый дом, в морозный день,пошарив, обнаружили шкатулкуиз темного ореха с музыкальнымсекретом. И когда откинут крышку,пусть скажут: все же было что-то в нем…

(Бережно прячет птицу.)

Жизнь

мертвая, словесный скрип и ветер.По ящикам пустым гуляет вьюга.Сквозь щели тянет струйками поземка…Я – фортепьяно гулкое! Запеливо мне альты, виолончели, трубы.Я, может быть, органом быть рожден!Я был бы громок, дивен и прекрасен…Но пьяница – краснодеревщик Васинорганы делать не умел. Затоон сделал из меня отличный шкафвесь в деревянных яблоках и розах.

(Достает из кармана большое яблоко, долго смотрит на него, улыбается.)

ЛИЦО

Человек после сорока, скорей всего научный работник, может быть – актер-любитель, сидит на стуле перед зеркалом, как в гримерной. Человек изучает себя в зеркале. На столике и стуле – картонные коробки.

Набухли веки. И морщины резче.Да, к вечеру морозней сединаЛицо для будней. Каждый день с утрахватаешь, надеваешь торопливо.Разгладишь наспех… Кашляешь, спешишь…И все кругом, на улице, в метроторопятся и лица поправляют,едва ли не роняют на ходуА праздничные далеко не всемдоступны… У меня зато – набор.

(Поглаживает свое лицо.)

Открытое, как городская площадь.Простое, как приказ по институту.Привычное, как старая тахта.Да вот устало – целый день таскаю,пора ему в коробку – отдохнуть.

(Снимает свое лицо, кладет в коробку, тут же надевает другое – проделывает это быстро, привычно.)

Для вечера – и выбрито уже.Иду в театр… Животное! забыл! —придет сегодня Машенька! Ведь я жес работы ей звонил!.. Нельзя, нельзя…Где у меня лицо «киногероя»?Потасканное, злое – с молодымиглазами – и на лбу седая прядь!

(Ищет, роется в коробках.)

Опять отдал приятелю!.. Опятьнадеть придется «доброго младенца».

(Быстро снимает одно лицо, надевает другое, смотрится в зеркало.)

Великовато. Щеки отвисают,расплывчатые мягкие черты.Чтоб этот поролон, румяный блиннемного оживить, очки надену.

(Надевает очки, любуется.)

Добряк. Жуир. И знает себе цену.

(Звонит телефон. Он берет трубку.)

Алло, алло… Да, слушаю… Ах, Ника!..Да, Ника Вячеславовна, очень-оченьпризнателен… да, буду… как всегда…Нет, нет, не занят, буду аккуратно…Привет супругу… (кокетливо) Чуча!.. Чудера!

(Кладет трубку телефона, задумывается.)

Парадное лицо надеть придется.Есть целых три. Одно – для именин.Другое – для коллоквиума. Третье —почтительно-улыбчивое. Вот!..А если то, со «сдержанным восторгом»?Но чересчур!?? Успеть купить цветы…Не опоздать бы… Будут дипломаты…Еще одно… не розы, а гвоздики…

(Рассуждая таким образом, поспешно примеряет разные лица. Вдруг замирает.)

О, господи!.. Что это я наделал?Чужое, незнакомое… Скорейсодрать его и прежнее надеть…

(Пытается снять чужое лицо.)

Приклеилось… Присохло… Чу-де-ра!Откуда?.. Черт! подсунули, конечно!А я – дурак хватаю, не гляжу,пришлепываю!

(Разглядывает себя в зеркале.)

Ну и физиома!Не то чтобы уродливая, простотакое вопиет здесь торжествосамодовольства, пошлости и фальши…Пир глупости!! Убожество разврата!На гладком лбу – бездарности печать!