Собрание сочинений. Том 1. Лирические произведения

Кирсанов Семен Исаакович

7

Я встретился с чудом, с могучей, сплошной белизной, лепные снега возлежат, тяжелы и пологи. Стучит телеграф, что, дойдя до опушки лесной, потоки потопа замерзли еще по дороге. Угрюмые ящеры вязнут в снегу, говорят, воители Ада торчат сапогами из снега. Россия стоит, как надежный седой Арарат, с вершиной Кремля, с защитной звездою ковчега. Космический пух накопился в осях колесниц, застыла вода в небесах кристаллической пылью. И хлопьями сбилась, и медленно падала вниз, и все тяжелели слепых птеродактилей крылья. И снова остался в живых человеческий род, вступивший в союз с величавой морозною твердью. Закат и Восход превратились в Охват и Обход, и жизнь осмелела и стала командовать смертью. И выпустил голубя утром бумажного я, связного любви с треугольной печатью на бланке, но он не вернулся, письма не принес от тебя: лежат

океаны снегов от Земли до землянки.

8

В оранжевом воздухе зимних и мраморных зарев, где в мир изваяний себя поместила природа, я мог под Москвою увидеть своими глазами убитого нами Врага Человечьего Рода. Валялись отдельно угрюмые зубья и клещи, тела самоходов в неизлечимых увечьях, и, вынутый взрывом из бронедоспехов зловещих, лежит человек из династии бесчеловечных. Так вот нашу землю дрожать заставлявшая сила, и сила ли это — в руках безбородого гнома, которая руки любимых разъединила, которая вырвала окна из нашего дома? Чего не хватает в лице для обычного трупа? И в смерти, как перед начальством, он вытянут в струнку. А может, не труп, а, рожденный ретортами Круппа, по детям стрелял не имеющий сердца гомункул? У танка еще выдувало огонь из отдушин, спокойно за лесом стояла заря золотая, а розовый снег остался к нему равнодушен и холодно около тела его не оттаял. Торжественный вечер уже перекрашивал воздух, развешивал звезды и развозил сновиденья. Впервые в войну я увидел на нескольких звездах сиянье, какое бывало до грехопаденья.

9

Передней линии окопов, о Елисейские поля! Мы как на облаке блаженном живем и ходим только в белом Скрипят сугробы кучевые, недосягаема земля, а наши кельи дровяные закрыты в небе огрубелом… Барашек белых полушубков, святой апостольский кожух, рязанский отрок с автоматом на маскировочном хитоне. Я с ним по грядам снежно-белым на послушанье прихожу меж пулеметных курьих ножек мы по колена в тучах тонем Отсюда в розовом сиянье из-за кустов по Аду бьют в сетях и мантиях из снега машины молнии и грома. Во время утренних налетов, как звуки благовеста, тут стоит святая канонада на небесах аэродрома. Иным кладут на лоб кровавый благословение бинта, несут на белый стол хирурга, покрыв забвением и болью. На полпути Земли и Неба лежит запретная черта — контрольный пункт между Войною и человеческой Любовью. А нас на полупоцелуе разъединил мечами бой, мы сна вдвоем недосмотрели, когда ворвался грохот грубый. Следи за картой, слушай сводку — мой крик далекий: «Я с тобой». И пусть твой шепот телефонный примчат архангеловы трубы. Со всеми, кто живет и любит в бою, у Ада на краю, я буду ждать, и буду верить, я вымолю тебя у неба… Я предъявлю дежурным стражам свое, с печатями, «люблю» с котомкой веры за плечами, с буханкой фронтового хлеба.

10

Не за жизнь цепляюсь — за тебя. Я вернусь через неделю к бою. Ждет меня старинная изба, синие наличники с резьбою. Солью слез не растравляй рубец, грустным взором не встречай, не надо. В двери приоткрытые небес вижу свет потерянного сада. Я иду в мерцающую мглу, светом озаренную поясным. Золотой иконостас в углу, полотенце, вышитое красным. Боже, ты ворот не отворяй. Я не верю в твой престол небесный, в облачный, с угодниками, рай, с титлами славянскими над бездной. Встреча там? Но я уже познал силы атома и тайны клетки, я отведал плод добра и зла человеком выращенной ветки. Почему же я к тебе пришел? Что мне твои лики, твои свечи? Я не верю, боже, в твой престол! Но молюсь, как набожный, о встрече.

11

Так я выпросил встречу, молясь и кощунствуя, и меня в грузовик подсадила мольба, ангел холода пел надо мной до бесчувствия, опахалом касаясь усталого лба. И когда я совсем потерял осязание у знакомых дверей, у земного огня, — чьи-то пальцы, как пальмы, расцветшие заново, прикоснулись и к жизни вернули меня. И три ночи мы видели сон одинаковый, и три дня мы делили вино и еду, и не ведали неба, покрытого знаками, по ночам предвещавшего людям беду. Мы ходили во сне только вместе и об руку, как корабль сновидений стояла кровать. Было дело — высокому темному облаку от воздушных налетов наш дом прикрывать. Там борьба продолжалась — огромная, трудная, поединок не кончился, бой не затих, но ворочались в просинях панцири трубные, легионы выстраивал Архистратиг. И когда я вернулся, неся твою заповедь, в наши темные щели, лишенные дня, — Человеческий Враг, показавшись на западе, бесполезную молнию бросил в меня.

12

Как

в книге Бытия, все есть: и гром и трубы. Есть первая строка: «В начале слово бе». Тем словом я дышу и, отдаляя губы, библейское «люблю» я приношу тебе. Груба скрижаль судьбы: «Даем и отбираем». Так сказано и встарь: «Я создал — я изгнал». Но без изгнанья Рай нам не казался б раем, но без потопа мир о радуге б не знал. Недаром из ребра творилась Ева богом, а не из дерева познания добра, — так пусто ощущать отсутствие под боком моей ее руки, как моего ребра. Не я один, а все не могут жить отдельно, и каждая душа тоскует о своем. Как ни жесток был тот, кто нас лишил Эдема, но, изгоняя двух, он изгонял вдвоем. Не для того ли, чтоб под топот волн потопа переплывать с тобой, вдвоем, совместный путь, или, на сушу став, с тобой ступать по тропам, или в твоих руках навеки утонуть? Не я один, а все — и на земле и в небе, воюя, молят жизнь о самом дорогом, и целый фронт стоит в мечтаниях о Еве, и думая: «Люблю», — командует: «Огонь!»

13

Уже привыкли руки срастаться с пулеметом, уже лицо притерлось к поле шинели рваной. Мы дорожим в апреле — не молоком и медом, а мерзлотой и мраком земли обетованной. Уже переменился цвет глаз детей Адама, они — сердцебиенья перестают стыдиться, и научились жизни с промокшими ногами они, что в годы мира боялись простудиться. И нас не укоряют обидой отступленья, к таким тяжелым ношам привыкли наши плечи, любовь нашла такое огромное терпенье, что научилась мысли о невозможной встрече. Солдатскою лопатой мы столько ям нарыли и столько черных взрывов спокойно отмечали, что, может, в самом деле у нас хранятся крылья для будущего рая — в котомках за плечами. Когда подрос подснежник под серою шинелью, когда запахли паром окопы на рассвете, когда ручей апрельский пополз траншейной щелью, большие перемены произошли на свете.

14

А теперь уже это типичного Ада окраина. Мы спокойно живем на цветном от ракет рубеже, где дивизия Авелей бьется с дивизией Каинов и Адам наклонился над картой в своем блиндаже. Белый шар опускался на землю затмением солнечным, как, наверное, было за час до рожденья Земли. Хаос был, вероятно, таким же фугасным, осколочным, и бризантные брызги, такие же, землю мели. Я попал в катастрофы, имевшие место до Библии, в суету элементов, в распад, в огневую метель, в битву Альфы с Омегой, в ритмичное уханье гибели гордых твердых металлов и редкостных редких земель. У начальника штаба имелись железные данные, чтобы адскую бездну сводить методично на нет, и опять начиналось вторичной Земли созидание, с непрерывной подачей снарядов, ракет и комет. Я, когда подо мною дрожала болотная почва, сейсмографией сердца вычерчивал эти бои, а хотел одного: чтоб исправно работала почта, чтобы шли аккуратно короткие письма твои.

15

На адрес боя, наугад пришло письмо из Рая в Ад. Исписанный клочок лазури, святая весть — что небо есть. И можно в свете амбразуры «Люблю» неясное прочесть. Пусть возвращению не срок и слышен близко вой снаряда — целую свежий лепесток нам возвращаемого сада. А пулемет стучится в ночь, мелькающую блеском смерти. Ракета хочет мне помочь найти твой адрес на конверте… Твой адрес? Это целый свет! Все руки, ждущие свиданья! И все глаза, где столько лет сияют слезы ожиданья.

16

О, большак наступления — долгий и пыльный! Все несется на запад, как сплав по реке, небо ночью гудит, как завод лесопильный, от тяжелых машин, в облаках, вдалеке. Колеями изрыты стопные просторы, пятитонки торопятся холм обогнуть, за бугры переваливают транспортеры, пехотинцы проходят в колосьях по грудь. На плечах перетащены тонны железа, перехожены вброд океаны огня, на землянки нарублено до неба леса — ради чистого неба и мирного дня. Ураганами пороха, бурей тротила перебиты уже легионы Аттил, и смешались понятия фронта и тыла, когда ветер на запад поворотил. Я воды пограничной сегодня напился, сросся взорванный мост, и опять я иду, а за нами, как голуби, гонятся письма, мы теперь их читаем спеша, на ходу. И солдат не успеет в пути пообедать, только б свежей воды зачерпнуть впопыхах! Так негаданно быстро несется победа ради детского смеха и жатвы в полях. Чтобы впредь, как сейчас, в голубые просветы не швырялись куски чугуна и свинца, чтоб краснели закаты, синели рассветы и вставали колосья по плечи жнецам!