Собрание сочинений. Том 2. Стихотворения

Боков Виктор Федорович

Здороваюсь сквозь зубы, Слова чугунно-грубы, А нет бы мне его обнять, Словечко доброе сказать. Но я не унижаюсь, К дружку не приближаюсь. О самолюбье, дикий зверь, Куда меня толкнешь теперь? 1977

* * *

Простишь меня — весь день живу, Накажешь — целый день горюю, Поэзию

тогда свою Единой строчкой не дарую. И валятся из рук дела, И рушатся большие планы, Как будто ты их создала, Как выполнить их, тоже знала. Прости! Проступок невелик, Прости, прости, ну не упрямься, И так уж много горемык, И так в слезах дрожит пространство. Приди ко мне, скажи мне вновь Единственное слово — милый. Я сразу с головы до ног Нальюсь и соками и силой! 1977

* * *

— Мне сегодня на тропинке Грач дорогу уступил! — Так урок учитель начал. Рассмеялися девчонки, Рассмеялися мальчишки, Рассмеялся целый класс. Если б люди, как учитель, Так легко шутить умели, Жизнь была бы много лучше И счастливее для нас. 1977

Моя поэзия

Моя поэзия от совести, Моя поэзия от сердца. В ней слышится и ветер стонущий, И нежная струна оркестра. В ней не найдется модной зауми, И нет в ней ребусов под рифму. К природе тянутся глаза мои, Вот лес, вот луг, вы посмотрите! Моя поэзия от матери, От верности родному дому, Моя поэзия внимательна И родственна всему живому. Где только не была строка моя, Куда ее не заносило! Была за Волгою, за Камою, Насквозь прошла по всей России. Моя поэзия — сыновнее Признание в любви к Отчизне, Она любовью установлена, Любовь ее первопричина. 1977

Пушкин в Болдине

Какая сила повелела, Чтобы на Русь пришла холера, В глуши поэта заперла? Ну что ж, он взялся за дела. Как там теперь его невеста? Что б ни было, хандре не место, И вот уже скрипит перо, Когда мертвецки спит село. Тридцатый год. Поэту тридцать, Чуть более. Пора жениться, Прощаться с жизнью холостой, С

литературной суетой. Решается! Но так ли просто Обжить ему семейный остров, Поклонниц и друзей забыть И успокоенно зажить? Тревожно у него на сердце, Где вы, друзья-единоверцы, Благословите ль вы его Быть мужем счастья своего? Рисуются черты невесты, И вспоминаются аресты, И декабристы, и Сибирь, Но карантин кругом. Сиди! Как быть? Он, Пушкин, непоседа, Ему нужны — вино, беседа И женщины, но он для них Уже помолвленный жених. Пока жены под кровлей нету, Пристало буйному поэту В строку все буйство перенесть. Прости, Наталья, выход есть! Он пишет, пишет, пишет, пишет, Во тьме горит его окно. В себе поэт такое слышит, Что только гению дано. Не мешкай, Пушкин! Браво! Браво! Уж не померкнет больше слава Твоих осенних вечеров, Твоих пленительных стихов! 1978

Баллада из Пятигорска

Под белым башлыком Бештау с Машуком. Под белою чалмой Эльбрус, как часовой. Край высей снеговых Знал Пушкина в живых, Здесь Лермонтов убит. Стою, меня знобит. Снег пламенем объят. В горах горит закат. Ко мне спешит седок, Цок-цок, цок-цок, цок-цок. Зачем на склоне дня Запальчивость коня? Остановись, джигит, Здесь Лермонтов убит. Джигит на землю слез, И дрогнул зимний лес, И воцарилась грусть В твоем лице, Эльбрус. Стал холоден сугроб, Как тот свинцовый гроб, В котором, бездыхан, Поручик из Тархан. Джигит папаху снял, Коня к себе прижал И со своим конем Печалился о нем. Сказал он в тот же миг: — Он и для вас велик. Он полюбил Кавказ, А заодно и нас! Вскочил в седло седок, Цок-цок, цок-цок, цок-цок. Я следом шел пешком К Бештау с Машуком. 1977