Собрание сочинений. Том 2

Вознесенский Андрей Андреевич

Смерть Шукшина

Хоронила Москва Шукшина, хоронила художника, то есть хоронила страна мужика и активную совесть. Он лежал под цветами на треть, недоступный отныне. Он свою удивленную смерть предсказал всенародно в картине. В каждом городе он лежал на отвесных российских простынках. Называлось не кинозал — просто каждый пришел и простился. Называется не экран, если замертво падают наземь. Если б Разина он сыграл — это был бы сегодняшний Разин. Он сегодняшним дням — как двойник. Когда зябко, курил он чинарик, так же зябла, подняв воротник, вся страна в поездах и на нарах. Он хозяйственно понимал край как дом — где березы и хвойники. Занавесить бы черным Байкал, словно зеркало в доме покойника. 1975

Вольноотпущенник времени

Вольноотпущенник Времени возмущает его рабов. Лауреат

Госпремии тех, довоенных годов ввел формулу Тяжести Времени. Мир к этому не готов. Его оппонент в полемике выпрыгнул из своих зубов. Вольноотпущенник Времени восхищает его рабов. Был день моего рождения. Чувствовалась духота. Ночные персты сирени, протягиваясь с куста, губкою в винном уксусе освежали наши уста. Отец мой небесный, Время, испытывал на любовь. Созвездье Быка горело. С низин подымался рев — в деревне в хлеву от ящура живьем сжигали коров. Отец мой небесный, Время, безумен Твой часослов! На неподъемных веках стояли гири часов. Пьяное эхо из темени кричало, ища коробок, что Мария опять беременна, а мир опять не готов... Вольноотпущенник Времени вербует ему рабов. 1975

Мужиковская весна

В. Солоухину

Не бабье лето — мужиковская весна. Есть зимний дуб. Он зацветает позже. Все отцвели. И не его вина, что льнут к педалям красные сапожки и воет скорость, перевключена. В лесу проходят правила вожденья! Ему годится в дочери она. Цветут дубы. Ну, прямо наважденье! Такая незаконная весна шатает семьи, как землетрясенье. Учись, его свобода и питомица! Он твой кумир, опора и кремень... Ты на его предельные спидометры накрутишь свои первые км. Цветы у дуба розовато-крем, от их цветенья воздух проспиртованный. Что будет с вами? Это возраст леса, как говорит поэт — ребра и беса, а повесть Евы не завершена... На память в узелок сплети мизинец. Прощай и благодарствуй, дуб-зиминец! Сигналит мужиковская весна. 1975

Табуны одичания

Столбенею на мазутном полустанке. К Севастополю несутся табуны — мустанги, одичавшие после войны. Одичалый жеребец, чей дед контужен, ну а бабушка гнедая оккупантка, племенных кобыл уводит из конюшен. Ну, мустанги! Ну, мустанги! Кто разграбил сахар в чайных, ассигнации слизнул в районном банке? Рыщет банда долгогривая мустангов. Одичание. Одичали над чаирами ничейными и шиповниками стали розы чайные. Одновременно с приручением происходит рост одичания. Поглядите в глаза дочерние, что за джунглевые в них чаянья? В век всеобщего обучения — частный рост одичания. А у чалого мустанга жизнь отчаянна, как прокормишься под вьюгами крещенскими? Приручение — одичание — истребление — воскрешение. Отслужили лошадям панихиду. Неминуемый гол. Штанга! Жизнь принюхивается ехидно музыкальной ноздрей мустанга. Милый, милый смешной дуралей, паровоз допотопный кончится, оказалась его удалей первозданная мустанговая конница! Их отстреливают охотники ради конской колбасы воровато. Не хватает сейчас Дон Кихотов, замещают их Россинанты. Пейте крымское шампанское — игристое, мускатное! Не бейте крымских мустангов. Скачите, мустанги! 1975

Черное ерничество

Когда спекулянты рыночные прицениваются к Чюрлёнису, поэты уходят в рыцари черного ерничества. Их самоубийственный вывод: стать ядом во имя истины. Пусть мир в отвращении вырвет, а следовательно — очистится. Но самое черное ерничество, заботясь о человеке, химической червоточиной покрыло души и реки. Но самые черные ерники в белых воротничках, не веря ни в Бога, ни в черта, кричат о святых вещах. Верю в черную истину, верю в белую истину, верю в истину синюю — не верю в истину циника... Мой бедный, бедный ерник! Какие ж твои молитвы? У лица дождевые дворники машут опасной бритвой. Тоска твою душу ест, когда ты хохмишь у фрески, где тащит страдалец крест: «Христос на воскреснике». Поэты — рыцари чина Светлого Образа. Да сгинет первопричина черного ерничества! 1975

Новогодние ралли-стоп

Пл. Маяковского. 3 ч. дня. Ты в четырех машинах впереди меня. «Волга». «Москвич». «Рафик». Красный зад с табличкою «проба». Трафик. Пробка. Постовой с микрофоном — как эстрадный трагик. Шепот. Робкое дыханье. Трели соловья. Сопот. Роберт. Долуханова. Ты в трех машинах впереди меня. Трафик. До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до-ре — 100 ре-домино-сын в МИСИ-неси 100 ре. Три часа до Нового года. Пл. Пушкина. Нет обгона. Пушкин. Фет. Барков. Переделков. Упаковкин. Нет парковки. Пробка. Исторический

график: Людовики — 7-й, 8-й, 81/2, до черта графов. Твои любовники — Владлен 3-й, Владлен 4-й. «Рафик». Мне плохо. График. Пробка. Мысли: не завелись бы в кардане мыши. 2 часа до Нового года. Пл. Маяковского. Капоты, капоты — теснее, чем клавиши или места на Ваганьковском кладбище. Авто — моя крепость, авторакушка. Ловушка! Кого боится Вирджиния Вульф? Всех, кто сядет впервые за руль. Старушка пешком обгоняет вас со скоростью 100 км в час. По тротуарам несутся ночные ковбои с единственной мыслью: кого бы? «Шкоды»! Пошехония! Пора ограничить скорость пешеходов. Или ввести единую. 1/2 часа до Нового года. Ты в двух машинах впереди меня. О, вечный зад с табличкою «проба»! Пробка. С РАБОТЫ И НА РАБОТУ ЛЕТАЙТЕ САМОЛЕТАМИ АЭРОФЛОТА, ИЗ ФРУНЗЕ В САРАНСК НЕ ЛЕТАЙТЕ САМОЛЕТАМИ АЭРОФРАНС. Одинокий мужчина меняет машину в центре Пушкинской площади на «Жигули» той же площади, но в районе Крымского моста Твоя машина пуста. Я тоскую по сильным глаголам — жить — думать — дышать — мчать, как форвард тоскует по голу, когда окончился матч. Догнать — обернуться — увидеть — вернуться — себя подарить — нарушить — возненавидеть — разбиться — и благодарить — ХРАНИТЕ ДЕНЬГИ В КАССАХ АЭРОФЛОТА НЕ СИДИТЕ БЕЗ ПРИВЯЗНОГО РЕМНЯ — умчать себя к Новому году — ты во всех машинах впереди меня. Нарушу. Эй, выйдемте все из панцирей и из капотов и из зада с табличкою «проба». Наружу! Шампанского!! С Новым годом!!! Пробка! 1975

* * *

Дорогие литсобратья! Как я счастлив оттого, что средь общей благодати меня кроют одного. Как овечка черной шерсти, я не зря живу свой век — оттеняю совершенство безукоризненных коллег. 1975

* * *

Когда по Пушкину кручинились миряне, что в нем не чувствуют былого волшебства, он думал: «Милые, кумир не умирает. В вас юность умерла!» 1975

* * *

«80» — в нимбе знака, как некий новый святой. Раздавленная собака валяется на осевой. Не я же ее зарезал, зачем же она за мной как по дрезинной рельсе несется по осевой? Рана черна от гнуса. Скорость в пределах ста. Главное — не оглянуться. Совесть моя чиста. 1975

Российские селф-мейд-мены

Пробегаю по каменьям, и летает по пятам поэт в первом поколенье — мой любимый адъютант. Честность в первом поколенье, за душою ни рубля. Самородки, селф-мейд-мены сами делают себя. Их шлифуют педсистемы, благолепие любя. Поколенья селф-мейд-менов сами делают себя. Есть у Музы подвиг страдный, и посты монастыря, и преступная эстрада — как гулящая сестра! Совесть в первом поколенье и опасная судьба — разоряя озареньем, рождать заново себя. Как обкуренную трубку, иль подругу отлюбя, джинсы, сшитые из Врубеля, подарю после себя. Волю в первом поколенье, на швах вытертый талант, но не стертый на коленях. Будь мужчиной, адъютант! Не ослушайся приказа: тело может сбить с лыжни. Уходя, как ключ, два раза во мне ножик поверни. 1975

Не забудь

Человек надел трусы, майку синей полосы, джинсы белые, как снег, надевает человек. Человек надел пиджак, на пиджак нагрудный знак под названьем «ГТО». Сверху он надел пальто. На него, стряхнувши пыль, он надел автомобиль. Сверху он надел гараж (тесноватый — но как раз!), сверху он надел наш двор, как ремень надел забор, сверху он надел жену, и вдобавок — не одну, сверху наш микрорайон, область надевает он. Опоясался как рыцарь государственной границей. И, качая головой, надевает шар земной. Черный космос натянул, крепко звезды застегнул, Млечный Путь — через плечо, сверху — кое-что еще... Человек глядит вокруг. Вдруг — у созвездия Весы вспомнил, что забыл часы. (Где-то тикают они позабытые, одни?..) Человек снимает страны, и моря, и океаны, и машину, и пальто. Он без Времени — ничто. Он стоит в одних трусах, держит часики в руках. На балконе он стоит и прохожим говорит: «По утрам, надев трусы, НЕ ЗАБУДЬТЕ ПРО ЧАСЫ!» 1975