Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
Конечно, нужно побольше выдвигать агрономов на руководящие посты в колхозы. Рано или поздно к тому придем, что и бригадиры у нас будут все агрономы. Но как это сейчас делается у нас?.. У Борзова на столе лежит разнарядка: послать восемь агрономов в колхозы председателями. Есть послать! А кого послать, как послать — это его не очень волнует. Лишь бы выполнить в срок задание по количеству и отчитаться перед обкомом. Но ведь агроному, чтобы он справился с обязанностями председателя, нужно, кроме диплома, иметь и талант организатора. Он должен быть вожаком, массовиком, воспитателем народа.
А от таких — много ли проку? Если парень поступил в сельскохозяйственный институт только потому, что не прошел по конкурсу в институт кинематографии, и вся его колхозная практика — выезды на уборочную в колхозы на каникулах? Мы и таких двух агрономов послали в колхозы. Но ребята мне понравились. Комсомольцы, не робеют. Много задору, свежий взгляд на такие вощи, к которым мы уже притерпелись, искренне удивляются, почему мы до сих пор, при нашей передовой науке, при нашей механизации, не берем урожаи пудов по двести с гектара… Если помочь им — может, дело у них пойдет. Но если с первого дня начать стучать кулаком по столу: «Вы же — специалисты! Вы больше других председателей знаете! Я с вас три шкуры спущу!» — не знаю, как оно с ними получится…
Очерку нет пока продолжения, так как пишется он почти с натуры. Он, может быть, вырастет и в повесть, но для этого необходимо развитие событий в жизни. Я встречаю таких людей, слышу такие споры, как у Мартынова с Борзовым, в одном районе.
Какие решения примет обком об этом районе, как пойдут там дела дальше, как повернутся личные судьбы людей, представленных читателю в первых главах, — все это нужно еще понаблюдать в жизни. Возможно, это и будет содержанием следующих глав.
1952
На переднем крае
Был один из последних дней осени, может быть, последний день.
Вчера и позавчера еще показывалось солнце. В затишке, в балках, на крутых склонах, где косые лучи падали отвесно к земле, даже пригревало. Зеленая озимь, слегка присушенная утренниками, еще тянулась к солнцу. В голых рощах щебетали птицы — запоздалые перелетные стайки щеглов, зябликов. Хрупкий стрельчатый ледок у берегов речек к полудню бесследно растаивал. Еще носилась в воздухе паутина, кружились над бурьянами мошки. К ветровому стеклу машины прибило бабочку.
А сегодня с утра подул резкий северный ветер. Все замерло в полях и рощах — ни птичьего голоса, ни пастушьего окрика. Лишь мыши-полевки сновали в сухой траве, торопясь натащить в норы побольше корму. Тяжелые тучи
На краю недопаханного загона стоял гусеничный трактор, «натик», как его называют ласкательно трактористы, возле него — два человека.
— Подверни к ним, — сказал Мартынов шоферу.
«Победа» съехала с дороги на жнивье, остановилась.
— Здорово, седовцы! — сказал Мартынов, выйдя из машины.
Два молодых парня, тракторист и прицепщик, грелись с подветренного бока трактора, возле не остывшего еще мотора.
— Здравствуйте…
— Почему мы седовцы, товарищ Мартынов? — спросил тракторист, круглолицый, маленького роста парень, с плутоватыми черными глазами, Костя Ершов.
— Ваш трактор похож сейчас на ледокол в Арктике. Затрет его льдами, и останется здесь на зимовку.
— Пятнадцать гектаров нужно допахать, — сказал Ершов. — Все машины ушли в МТС, одни мы вот с Кузьмой страдаем тут.
— А почему стоите?
— Горючее кончилось. Развозку ждем. Мы уж давали сигнал. — Тракторист поднял с земли длинную жердь-веху с насаженным на конец снопом сухого бурьяна. — Вон выезжает из села.
— А я думал, скажешь: ждем, пока мотор остынет, карбюратор будем перетягивать, — произнес Мартынов. — Помнишь, на уборке проса я к вам приезжал?
— Помню, — вильнул глазами в сторону Ершов. — То я тогда пошутковал.
— Испытывал секретаря райкома: понимает ли он чего-нибудь в технике?..
Мартынов прошел по пахоте, нагнулся, порылся в борозде, и теплое чувство, с которым он подъехал к этим «зимовщикам», допахивавшим последние гектары в последние часы перед снегопадом, вдруг исчезло.
— Подо что пашете? — спросил он.
— Не знаем, товарищ секретарь, — ответил, пожав плечами, улыбаясь, тракторист. — Наше дело маленькое. Скажут паши — пашем, боронуй — боронуем. А что тут будет колхоз сеять — то уж ихнее дело.
— Ты разве не колхозник?
— Колхозник.
— Как же ты не интересуешься своим хозяйством? Не знаешь, что будете здесь сеять?.. И ты не знаешь? — обернулся Мартынов к прицепщику.
— Знаю, — ответил прицепщик, Кузьма Ладыгин. — И он знает. Чего зря болтаешь, Костя? Было сказано председателем: под свеклу пойдет эта земля.
— Под свеклу?.. Что же вы делаете? Нужно на тридцать сантиметров, а тут, — Мартынов еще раз нагнулся над бороздой, смерил пальцами глубину, — пятнадцати сантиметров нет.
— Я уже ему говорил, — сердито поглядел на улыбавшегося тракториста Ладыгин. — У него батька кузнец, а мать доярка, в поле не ходят. А у меня мать и сестренка на свекле работают. Может, как раз им тут и участок отведут. Заработают сахару — на два раза семейством чаю попить. Полны руки мозолей тут заработают, больше ничего!..
Тракторист молчал. Улыбка сходила с его круглого, толстощекого, загорелого лица.
— Как же ты, Ершов, так рискуешь? Ведь будут принимать участок, забракуют, заставят перепахать — горючее за твой счет… — Мартынов оглядел загон. — То вчера пахал? Там, видно, глубже. А это сегодня, с утра? Поелозил плугом.