Собрание сочинений. Том 3. Дружба
Шрифт:
Он все-таки заставил себя взяться за бумаги. Надо было написать рапорт в штаб полка. За последнее время уничтожили тысячу девятьсот шестьдесят гитлеровцев. А пленных взяли… четыре человека. И тех силком притащили. Борьба идет смертельная!
Логунов снова отвлекся, задумался.
— Что, трудновато приходится? — спросил, войдя в блиндаж, член Военного совета армии генерал Гуров, невысокий человек с угловатыми под шинелью плечами.
— Здравия желаю, товарищ генерал! — Логунов вскочил с места, мигнул связному, и тот подал стул, обитый кожей, без спинки, правда, зато такой добротный, что на нем не совестно было усадить
Командир дивизии Гурьев и его заместитель по политической части тоже постоянно навещали командные и наблюдательные пункты, частенько заглядывали в штурмовые группы. Фронт был необычный, и высший комсостав — как и командарм Чуйков, и начальник штаба армии Крылов, то в форме рядовых, то в генеральских шинелях и папахах, появлялись в самых опасных пунктах обороны.
У Гурова круглое лицо, короткий нос и черные густые брови, раскинутые такими широкими полудужьями, что прежде всего они и видны, и это придает генералу сурово-задумчивый вид.
— Крепко, крепко нажимают! — Он присел к столу, острым, открытым взглядом окинул Логунова. — Вы даже не слыхали, как я вошел. Эдак к вам и противник заскочить может! Чего пригорюнились?
Логунов с минуту молча смотрел на него. Гуров — бывший батрак, до учебы в академии и генеральства отвоевал гражданскую рядовым. Такому можно сказать все.
— Ну-ка выкладывайте, что у вас наболело!
Логунов кивнул связному на дверь и, глядя в его удалявшуюся, согнутую перед выходом спину, сказал:
— Страшновато становится, товарищ генерал: уже к самому берегу нас прижали!
— Прижали, верно! — с горечью отозвался Гуров. — Но страшиться — это вы бросьте! Подкрепление мы вам подбросили? Подбросили. Целая дивизия стала на ваш рубеж. Богунцы, таращанцы, тираспольцы, — богатыри! После первого дня боев плацдарм сразу расширился. Теперь держите его! Нового пополнения долго не дождетесь. Мы и так много взяли, ох, много! Учитесь воевать малыми силами. Берите в бою умением. Страшновато?! Да, конечно, страшновато! — неожиданно признался Гуров. — Зато и недосыпаем, стремимся поспеть всюду, чтобы никто носа не вешал, чтобы солдат был сыт и вооружен по-настоящему, чтобы враг не проскочил в щель, оставленную по ротозейству…
— Да ведь стараемся! — возразил Логунов. — За каждый станок, за каждый камень держимся руками и зубами… Шагу не уступаем без боя. И при всем этом отступаем, товарищ генерал! А куда же дальше-то отступать? Обрыв, Волга рядом. Я бойцов своих ободряю, стараюсь вдохновить всячески, а у самого на душе кошки скребут: что же дальше-то будет?
— Неверно думаешь, товарищ Логунов — кошки-то и скребут. Да разве за нами обрыв? За нами вся страна наша, весь наш народ. Вот вы папиросочки курите… — Гуров потрогал, повертел в руках пачку «Казбека». — В прошлую войну мы без махорки пропадали, а у вас папиросы, да в такой обстановке трудной… Подарок из тыла, наверно?
— Да, получили вчера подарки. Работницы прислали из Хабаровска.
— Чувствуете? Мало того, что народ нас кормит, обувает, одевает, оружие нам шлет, а еще и подарками балует. Ведь это каждый уже от себя отрывает! Да разве можно потерпеть поражение с таким народом?! Вы смотрите, сколько в нем силы и веры в свое правительство, в армию свою! Вот эвакуировались отсюда рабочие Тракторного, «Баррикад», «Красного Октября» и уже новые заводы в Сибири строят. Верят они
Логунов понимал, что не ради него одного тратит тут время член Военного совета армии, а обращается через него к бойцам батальона, врубившимся в жесткую землю на волжском берегу.
— На нас обрушился агрессор, вооруженный техникой всей Европы, — говорил Гуров. — Мы отступаем перед ним, но задерживаем его на каждом рубеже, чтобы за это время в тылу построили новые заводы, мобилизовали и вооружили новые дивизии, создали новые танковые бригады. Это воистину народная война. А что будет дальше — ЦК знает.
— Знает ли? — опять от души вырвалось у Логунова.
Гуров даже споткнулся и с минуту, не двигаясь, пытливо смотрел на Логунова темными глазами.
— Вот тебе раз! — промолвил он удивленно, но Логунов не опустил взгляда. — A-а, ты хочешь сказать: известно ли там то, что у нас делается? Ну, братец ты мой, как же иначе? Ты думаешь, ты первый призадумался? Бы — ко мне, я тоже не деревяшка — к членам Военного совета фронта. А те куда? Конечно, в Центральный Комитет, который устремлениями народа живет и потому знает, куда его могучую силу направить. Ведь мало хотеть победить врага — надо еще возможности иметь для этого, а они у нас есть. Советский строй нам не только заводы и колхозы создал, но и дружбу всенародную, без которой немыслимо ни строительство новой жизни, ни война, какую мы сейчас ведем. — Гуров умолк, видимо, ему было известно больше, чем он мог сказать смотревшему на него в упор командиру батальона. — Я знаю, что ты честный коммунист и храбрый солдат, — добавил он, взглянув на золотую звездочку, блестевшую на груди Логунова. — Держите врага до последней возможности. Родина сказала: так надо.
Шло партийное собрание. Повестка дня касалась и Варвары Громовой: ставился вопрос о приеме ее в члены партии. Варвара сидела на краю нар, рядом с товарищами по работе и встревоженно посматривала по сторонам.
«Ведь не откажут мне!» — думала она, но обычное ощущение своей общности с коллективом вдруг покинуло ее. Сейчас будут решать, заслужила ли она звание коммунистки! Когда Варя читала рекомендации, данные ей Решетовым и Иваном Ивановичем, то поверила, что ее примут обязательно, но теперь, посмотрев на себя со стороны, почувствовала томительное беспокойство: ничему по-настоящему не научилась, никого не вынесла с поля боя, не убила ни одного фашиста. Могут отложить прием, пока она не проявит себя как следует. Другое дело, когда речь идет о бойцах и командирах: они находятся на самых трудных участках, почти все герои и, конечно, имеют право заявить: «Мы хотим идти в бой большевиками».
— Приступаем ко второму вопросу…
Варвара стиснула руки, по спине ее пробежал холодок волнения.
Сначала перед собранием встал Злобин. Лицо его то бледнело, то краснело, голос вздрагивал.
— Прошу принять меня. Я хочу умереть большевиком.
— Лучше живите большевиком, — возразил назначенный вместо Логунова замполит.
— Да, я так и хочу, но был бы счастлив умереть, как сержант Хвостанцев, который пять танков подбил, а под шестой бросился сам с оставшейся гранатой.