Собрание сочинений. Том 3. Дружба
Шрифт:
«И все-таки я не имею права молчать!» — сказал он себе, выходя к трибуне.
Прежде всего он поделился с врачами опытом активного комплексного лечения гангрены, назвал высокие дозы вводимой внутривенно сыворотки.
Сообщив ряд фактов и цифр, хирург Аржанов заговорил о том, что некоторые случаи осложнений при черепно-мозговых ранах, которые обычно принимаются за острый энцефалит, на самом деле являются не чем иным, как газовой гангреной мозга.
— Мы пробовали в таких случаях вводить раствор белого стрептоцида в сонную артерию, — продолжал он, обращаясь непосредственно к Бурденко. — Но то, что давало эффект при менинго-энцефалитах, в данных случаях не действовало. — Иван Иванович
Сев на свое место, Иван Иванович подумал: «Интересно, что скажут товарищи? Некоторым мое выступление явно не понравилось. Ну что же, послушаем…»
— Очень смело высказался доктор Аржанов, — начал нейрохирург из заволжского спецгоспиталя Зонов, невысокий, стройный, очень подвижной человек лет пятидесяти, с густым ежиком почти сплошь седых волос. — Но я лично такого не наблюдал.
«Значит, не приходилось тебе работать в армейском районе!» — подумал Иван Иванович.
— По-моему, газовой гангрены мозга как таковой в природе не существует. В мозгу происходят совсем иные процессы. Мы знаем, как обильно снабжается он кислородом через свою кровеносную систему…
«Вот странно! — воскликнул про себя огорченный Аржанов. — При чем тут обильная кровеносная система? Когда мозг ранен, кровоснабжение сразу нарушается. Возникает кислородное голодание, отек, а тут еще размозжение, грязь, инфекция». — И доктор с надеждой обратился к другому выступающему.
Но и этот врач заговорил о том, что высев микробов не значит еще, что есть газовая гангрена.
«Мы тоже знаем, что не во всех случаях наличие микробов свидетельствует о заболевании! — заспорил мысленно Иван Иванович. — Вы о фактах судите. Хоть и слабовата сыворотка как бактериофаг, но без нее-то мне ни разу не удалось справиться с газовой инфекцией мозга. А что Николай Нилович?..»
Иван Иванович взглянул на Бурденко. Знаменитый нейрохирург слушал речи военных врачей с явным интересом, и на лице его опять было хитровато-поощрительное: «Давайте, давайте, раскиньте-ка умом!» Однако мнения своего он так и не высказал.
— Как вы оцениваете выступления моих оппонентов, Николай Нилович? — спросил в перерыве взбудораженный, но отнюдь не сбитый с позиций Иван Иванович. — Согласны вы с тем, что они говорили?
Бурденко помолчал, хотя во взгляде его отразилась симпатия, — он успел уже расспросить начальника сануправления фронта об этом враче. Оценка Аржанова как нейрохирурга армейского района была прекрасной, но он имел взыскание за наложение глухих швов, запрещенных инструкцией.
— Прав, по-вашему, Зонов?
— Я этого не говорил, — ответил Бурденко сдержанно.
По его тону и выражению лица доктор понял, что главный хирург Красной Армии не хотел опровергать его одним весом своего авторитета, а, как большой ученый, занял объективную позицию, предоставив
Бурденко сам пригласил фронтового хирурга на беседу, и они сидели в бывшей учительской, разговаривая за стаканом чая.
— Прекрасно то, что вы не просто принимаете участке в аврале, а не теряете перспективы, и все время ощущаете связь с людьми, ради которых рискуете жизнью, — сказал он.
— Мне кажется, иначе невозможно. — Иван Иванович радостно вспыхнул. — Но хорошо, если бы у нас не было неразрешенных вопросов. Ведь хочется сделать все получше.
— Не оттого ли вы иногда прибегали к наложению глухого шва? Ведь это запрещено!
— Да, конечно. — Доктор доверчиво взглянул в остро-внимательные глаза Бурденко. — Хотя я чаще прибегал к наложению наводящих швов, которые тоже неприменимы по инструкции. Открытое лечение ран сократило заболевание гангреной в несколько раз. Но вдруг видишь: то, что хорошо для раны на бедре, плече или на туловище, — плохо для черепно-мозговой раны. Особенно плохо для раны зияющей. Обычно начинается нагноение от вторичной инфекции. Поэтому такие раны лучше лечить закрытым способом. Конечно, при условии полной хирургической обработки, возможности госпитализации раненого и пользования стрептоцидом. Вы не согласны? Неприменимо в массовом порядке? Но там, где есть условия, почему нельзя?
— Обстановка, обстановка, дорогой коллега! Вы прекрасно работаете, но вы нетерпеливы и немножко самоуверенны. — Бурденко улыбнулся с необидной хитринкой. — Да, да, самоуверенны. Это и хорошо и плохо. Ведь вы не имеете возможности проследить раненого до конца его болезни. У вас одни наблюдения, у других хирургов — иные. — Бурденко уже серьезно всмотрелся в настороженное лицо Аржанова. — Я хочу поставить вот какой вопрос: довольно вам работать «на пятачке». У вас нет возможности развернуться как нейрохирургу. Давайте переведем вас в один из специализированных госпиталей.
Все всколыхнулось в душе Ивана Ивановича. Подходить к операционному столу без опасения, что вдруг посыплется сверху земля, повалятся с треском бревна! Записывать свои наблюдения за удобным столом, а не в черной норе блиндажа, у трепещущего огонька коптилки. Рентген. Лабораторное исследование. Ведь если прошлая мировая война оставила у врачей главным образом тягостные впечатления, как говорил Бурденко, то опыт этой войны должен обогатить медицину.
«Поэтому-то и важно наблюдать раненого на первом этапе эвакуации», — сказал себе хирург, сразу подавляя возникшие было у него устремления.
Подземелье на правом берегу Волги — вот плацдарм его хирургических действий. Там бойцы, легендарные люди с бесстрашными душами, но с такой легко ранимой человеческой плотью. Ведь они верят ему, доктору Аржанову, и знают: он не подведет, он их и полумертвых поставит на ноги, как поставил бронебойщика Чумакова.
— Я не могу уйти оттуда, — сказал Иван Иванович. — Сейчас это для меня невозможно.
Пополнения по-прежнему движутся к Сталинграду… Солдаты едут по улицам поселков в пойме полузавешенных серыми ветвями голых ветел и тополей, обставленных к зиме стогами сена и поленницами дров. Все обнажилось: сквозят между деревьями свинцовые под белесым небом протоки, чернеют пласты земли на пашнях, среди пожелтевших скошенных лугов. Сеет холодная изморось. А по дорогам едет мотопехота, артиллерия. Лица солдат сурово-сосредоточенны. Пролетит ядреная шутка. Прокатится смех. И снова вслушиваются молча в несмолкаемые громовые удары, доносящиеся со стороны города, стиснутого между фронтами. Бьют по нему, как по наковальне, стальные молоты со всех сторон… Как там держатся люди?