Собрание сочинений. Том 3. Дружба
Шрифт:
— Нелегко, но тесним фрицев. Вот вам, проклятые! — взмахнув кулаком, воскликнул Востриков.
— Гитлер шлет приказы, чтобы не сдавались, обещает выручить, а тем, кто не верит в его посулы, стреляют в затылок свои же офицеры, — сказал Нечаев.
Он только что проснулся и лежал на нарах, закинув за голову руки, угрюмый после короткого сна.
В минуты пробуждения, пока еще дремало в душе чувство мстительной злобы к врагу, особенно тосковал Нечаев о любимой девушке. Милый образ оживал перед ним, напоминал о том, что уже никогда не повторится радость свиданий,
— Ребята, я новые стихи сочинил, — похвалился Петя Растокин. — Вот слушайте:
Гремят атаки боевые, Лупцуем мы вовсю врага, Настали дни совсем иные, И скоро фриц пойдет в бега.Ребята слушали — кто серьезно, кто снисходительно.
— Какие же это стихи?! — с насмешливой, но доброй улыбкой сказал Нечаев. — Что значит «пойдет в бега»? Я, брат, могу тебе столько слов в рифму насобирать, хоть мешок подставляй.
Петя запыхтел, покраснел.
— Попробуй!
— И пробовать нечего. — Нечаев приподнял красивую черноволосую голову, облокотился, подперев щеку ладонью. — Вот, пожалуйста:
Пойдет в бега Недорога… В поля, в луга, Где радуга. Беги нога, Топчи стога, Хоть мать строга, Да ни фига!Бойцы так и покатились от смеха, а Петя рассердился:
— Это ты содрал где-нибудь. Больно уж складно!
— Складно, да не ладно. Петя, друг, не порочь ты звание поэта. Играешь на баяне, и хватит с тебя.
На баяне Растокин играл действительно хорошо.
— Прогоним фашистов, устроим концерт, — сказал он Вострикову. — Я тогда сыграюсь с Лешечкой Фирсовым. Вот здорово играет малыш! — Петя улыбнулся, но улыбка тут же исчезла с его лица, и он задумался.
Варвара так и не ответила ему на письмо, в которое он вложил большое стихотворение, посвященное ей. И хоть бы кто-нибудь, хоть бы раз передал ему поклон от нее в ответ на все его приветы.
— Хочешь, со мной сыграемся, — неожиданно предложил Нечаев и встал, доставая из-за ватника, лежавшего в изголовье, футляр со скрипкой.
Петя Ростокин с готовностью полез на нары за баяном.
Совсем не плохо было сыграно несколько песен. А когда в блиндаже раздались мощные звуки вальса «Амурские волны», бойцы пришли в восторг и даже распахнули дверь:
— Нехай соседи порадуются.
Потом кто-то предложил:
— Айда на улицу, пока тихо. Пусть и фрицы, черта им в душу, послушают.
Так среди развалин стихийно возник концерт…
Стояла холодная ночь. После шума атак установилась сравнительная тишина. Даже звезды заблестели. И тогда с позиций гитлеровцев послышалось, как обычно, пиликанье губных гармошек.
Бойцы и командиры
— Кто это балуется? — спросил Коробов, выглядывая из блиндажа, где помещался командный пункт.
— Ничего. Это, наверное, моряки. — Логунов с удовольствием прислушался. — Пусть фашисты знают, что наши ребята не только драться умеют.
— Нам бы еще кого-нибудь приспособить к своему выступлению. — Петя Растокин взял последний аккорд и сжал мехи гармони. — Бубен или тарелки. Как ты думаешь? — Он взглянул на опечаленного Семена и осекся. «Эх, Сеня! — мысленно воскликнул он. — Такую любовь потерял!»
— Лучше бубен, — посоветовал Востриков, ничего не заметивший. — Я бы их еще барабаном оглушил, — добавил он с мальчишеским задором.
Тогда Нечаев рассмеялся.
— Шумом тут, братцы, никого не удивишь!
Но музыку немцы слушали охотно. Только без конца бросали ракеты. Потом Нечаев и Растокин дали им поиграть на гармошках и снова заглушили их.
После концерта бои на этом участке стали еще злее.
Падал снег, засыпая израненную землю. Обрушивалась с севера пурга. В одно утро берег облетела радостная весть: Волга стала!
Все высыпали из укрытий.
В самом деле, река остановилась. Ледяной мост, соединявший вначале мысы двух островов, слился с широко раскинутым белым покровом, на котором виднелись незамерзающие полыньи свободной воды. А между торосами уже двигались крошечные, одетые тоже в белое люди, волокли что-то на салазках, и саперы строили гати из бревен и досок для движения тяжелых грузов.
Петя вошел в блиндаж, где помещались женщины, поздоровался, покашлял, не зная, с чего начать разговор.
Варваре даже стало немножко жаль его. Ведь она очень хорошо знала, какое страдание приносит чувство, не встречающее взаимности. Но она сказала прямо:
— Плохие стихи. Зря вы их пишете, товарищ Растокин! Я не критик, но, знаете, если стихи настоящие, то они всем нравятся.
За эти дни Варя еще похорошела: на лице ее играл румянец, глаза так и блестели, даже ростом она стала как будто повыше. Только вот эта суровость… Откуда она у такой миленькой девушки?
Видя, что поклонник ее не собирается уходить, Варя посмотрела на него уже не просто холодно, но и с досадой. И где же было догадаться ему, что, любя Аржанова, счастливая и гордая теперь его вниманием, она почитала оскорбительным всякое ухаживание другого человека.
— Если вам так уж хочется сочинять стихи, пишите для своего удовольствия. Это никому не помешает, — сухо сказала она и, считая разговор оконченным, снова занялась разборкой вещевого мешка.
Стремление Растокина к сочинительству напомнило ей Ольгу. Вот захотела та стать газетным работником и добилась своего. Еще Варя вспомнила — как сидит Ольга Павловна на ступеньке лестницы напудренная, надушенная и плачет, как маленькая девочка, оттого что не пошла в театр.