Собрание сочинений. Том 3. Дружба
Шрифт:
Лариса посмотрела на «стаканчики», потом на Вову Паручина. Она сразу узнала вихрастого, веснушчатого, хроменького мальчугана, который сновал повсюду, будучи своим человеком и в солдатских блиндажах, и под крышей мельницы, по-прежнему гордо стоявшей среди развалин.
— Как поживает наша Виктория? — спросила Лариса, нежно перебирая мягкие волосы сынишки.
— А что ей делается? — солидно ответил Вовка. — Титьку сосет да пеленки марает — вот и вся ее забота.
— Это та девочка, которая родилась
— Да! Маленькая девочка, которую назвали Виктория. Она еще головку не умеет держать.
— Держит! Нынче ее мать ходила по воду, велела мне понянчиться, если заревет. Я маленько понянчил. — Вовка улыбнулся снисходительно при этом воспоминании, но задорное, курносое лицо его выразило и некоторую нежность. — Она головкой-то так и болтает и все норовит губами за щеку схватить. Смешная девчонка!
— Мне бы ее посмотреть! Я бы тоже понянчил. Я люблю маленьких. Любил, — задумчиво поправился мальчик с таким видом, будто все у него уже было в прошлом. — Я даже не знал, что на войне родятся.
— Родятся! — Вовка продолжал сидеть на табурете, свесив недостающие до полу ноги в стоптанных донельзя ботинках. — Бойцы смеются: мол, девчонка к нам на парашюте слетела, а ее мать родила. Я сам слышал, как она стонала. Вот так стонала!
— Значит, смешная наша Витуся? — улыбаясь сквозь подступившие слезы, поспешила перевести разговор Лариса.
— Прямо умора! Наверно, боевая будет, вроде девчат, которые ловят людей на Волге.
— Как ловят? — спросил Алеша.
— Из воды вытаскивают, когда разобьется баржа или катер. Наденут спасательный пояс, веревку через плечи — и пошел! Ночью на крик плывут. На них нацепятся, будто рыба на наживку, а с берега тащат. Я тоже тащил. Веревка натянется, аж дрожит. Там одна цыганка есть — Дуся. Тонкая, как щука. И плавает, ровно щука. Ее бомбой не утопишь. Поплыла раз и никого не схватила, не успела. Выплыла обратно. Глаза — вот, по кулаку. И заплакала. Обидно же, что все утонули.
— Цыгане — это те, что ездят? — Алеша, крепко обхватив ручонками шею матери, прижался к ней: он не мог представить, как это бросают в воду девушек на веревке вместо наживки, да еще ночью, и ему стало страшновато.
А Вовка продолжал спокойно и самоуверенно:
— Тошно им, значит, цыганам-то на месте жить. Дуся ушла от них, выучилась на токаря. Теперь санитаркой работает. А отец ее за Волгу уехал с табором. Я его видел. Черный тоже, только большо-ой! Усищи длинные, как у жука, аж до плеч… Штаны… не разберешь, юбка это или штаны. Больно широкие! Настоящий атаман цыганский. Его рабочие спрашивали: «До каких пор вы ездить-то будете?» — «До тех, говорит, пока земля стоит. Нас, говорит, сам Сталин агитировал, а напоследок сказал: „Пусть ездят, будь они прокляты!“»
—
— Будет время, загляну, — важно пообещал Вовка. — Хочешь, я тебе губную гармошку у немцев стащу? — неожиданно спросил он Алешу. — У них всякого барахла — завались. Все с собой тащат. Только открытки у них почему-то одна срамота. Ну, просто срамота! Мне бойцы не велели их брать. А гармошки занятные. Достать гармошку?
— На гармошке я не играю… Я только на пианино.
— Ты? — Вовка с изумлением уставился на маленького мальчика. — Посмотрел бы я, как ты играешь на пианине! Что-то не похоже…
— Он правда играет, — сказала Фирсова, отдыхая душой около детей. — Он хорошо… играл…
— Скажи пожалуйста! Ну, пианину я достать не смогу. Знаю, где есть, да ведь в кармане ее не унесешь!
Лариса смеялась. Серые глаза ее так и сияли материнской лаской. Она достала из кармана шинели сверток, в котором оказались яблоко, кусок хлеба и плитка шоколада, взяла нож и разделила все на две равные части.
— Это тебе, — сказала она, подвигая половину угощения Вовке. — А это Алеше.
Вовка застеснялся. Он чувствовал себя бойцом, разведчиком, с ним по-серьезному разговаривали командиры, но ему было всего одиннадцать лет, и он взял гостинцы.
— А Лёне? — спохватился Алеша, когда Вовка ушел. Ему попросту стало стыдно, что, увлеченный новым знакомством, он забыл о своем старом дружке.
— Лёне потом…
— Нет, сейчас надо! — Маленькие ловкие пальчики разломили шоколад на дольки. — Это мне, это тебе, это Лёне, это дяде Прохору, это Лукичу. А это? — Алеша подумал и сказал серьезно. — Это опять мне.
Лариса глядела на сына и думала: «До чего же он похож на отца!»
— Почему ты так смотришь?
— Ты очень похож на папу…
Минуточку помолчали.
— Леня говорил, что наши танки всех сильнее. Правда?
— Правда.
— Только бы не разбомбили, да? Вот: железные, крепкие, а почему-то горят. Это от бензина?
— Не знаю, сынок. Танки заправляются не бензином, а соляркой.
— Сейчас пойду спрошу дядю Прохора, он танкист, и шоколад ему отдам.
Алеша взял гостинцы, крупным, деловым шагом, явно кому-то подражая, пошел было к двери, но вернулся.
— Ты не беспокойся, он скоро опять нам напишет!
Фирсова, нервно нахмурясь, посмотрела вслед сыну, достала из своей походной сумки письмо, единственное за последние месяцы. «Снова молчит! Что же это такое?! Почему он не ответил мне?»
Разговор с сынишкой расстроил Ларису: боится за отца, но, чтобы не волновать ее, не высказывает этого прямо.
Столько счастья было в семье — и все развеяно!..