Собрание сочинений. Том 3. Дружба
Шрифт:
— Мы переправились… — Офицер помолчал — ему трудно было говорить. — Потери сравнительно небольшие понесли… при форсировании водного рубежа. Переправа началась в ночь на двенадцатое. Четырнадцатого октября мы уже заняли линию обороны, согласно полученному заданию.
— Как вы ее заняли? — спросил Чуйков, не смотря в лицо офицера, который терялся под его взглядом.
— Развернулись обычным строевым порядком…
— Так, так! А штурмовые группы?
— Мы не перестроились. Штаб поместился вот здесь. — Офицер придвинулся к карте, присмотрелся и показал. — Полки расположились
Чуйков тут же поставил кружки и точку карандашом и уже сам начал отмечать дальше.
— Батареи были поставлены вот тут, минометные роты — сюда, пулеметные роты вот так расположились…
Офицер слушал и кивал головой, губы его болезненно кривились.
— Что произошло, когда вы заняли оборону?
— Сначала шли обычные бои. С утра мы отбили четыре атаки… А потом началось… К двенадцати часам дня половина расчетов нашей легкой артиллерии была уже подавлена.
— Это мне сообщали, — сурово хмурясь, сказал Чуйков.
— А в шестнадцать ноль-ноль сразу начался разгром. Фашисты нанесли сильнейший бомбовый удар по штабу дивизии и одновременно подавили минометные и пулеметные роты и остатки батарей, бросив против нас более двухсот танков. Противник прорывается к штабу. Я остался жив потому, что был направлен с поручением в полк, но по дороге меня ранили… За это время противник бомбил и атаковал полки, неся огромные потери и бросая в бой все новые силы. Меня подобрали и вытащили с заводской территории солдаты.
Командующий армией посмотрел на солдата.
— Командир взвода Василий Востриков, — сказал комсомолец, вскакивая.
— Вольно! Садись. Вы знали, товарищ Востриков, о том, что нужно перестроиться на штурмовые группы?
Лицо комсомольца с полукруглым шрамом на щеке выразило растерянность.
— Мы об этих группах услыхали только здесь, у вас.
— Где были ранены? — неожиданно спросил Чуйков, всматриваясь в него.
— Ранен? Это не ранение. — Востриков неловко, даже виновато усмехнулся. — Жеребенок меня ударил. Когда я еще в ремесленном учился.
— Жеребенок… Так, так!
Чуйков тяжело вздохнул, обернулся к штабному офицеру:
— С каким поручением вас послали в полк?
Тот слегка замялся, потом сказал, явно принуждая себя к откровенности:
— В каждый полк направили по связному с приказом: перестроиться так, как нам было предложено на левом берегу.
— Мы шли на позицию в боевом настроении, — продолжал Востриков, когда Чуйков снова обратился к нему. — Мы здорово дрались, товарищ командующий! Но наши силы просто таяли от бомбежки… Потом мы утратили руководство. Я находился во взводе бронебойщиков, согласно строгой специализации по роду оружия, а приходилось отбиваться и от пехоты. Мы сделали вылазку, понесли потери, зато добыли автоматы — там ведь наворочено — жуть! Потом оборонялись чем попало. Трусов у нас не было. За горло брали врага… но не смогли… — Глаза Вострикова налились слезами; забыв о том, что перед ним командующий армией, он рванул себя за воротник гимнастерки и умолк: удушье давило его.
Командующий смотрел на него в угрюмом раздумье. Этакий статный парень с открытым, смелым лицом. Сколько их там полегло
— А вы? — Чуйков посмотрел на командира минометной роты.
— Нас подавили в первую половину дня, товарищ командующий, — отрапортовал тот.
— Здорово! — Чуйков горько усмехнулся и обернулся к вошедшему Родимцеву. — Чуешь, генерал? А твои минометы в штурмовых группах до сих пор бьют по врагу! Вот что значит для военных командиров действовать, не подумав! Мы за это жизнью людей расплачиваемся. Не срывом программы, как в промышленности, не неурожаем, как в сельском хозяйстве, а кровью лучших сыновей народа платим мы за свои промахи. Что там еще? — спросил Чуйков, заметив оживление у телефонов.
— Говорит полковник Горохов. Его бойцы отошли с Тракторного и закрепились на буграх за Мокрой Мечеткой. А сейчас к ним пробился связной из морской бригады, — доложил адъютант.
— Давай! Давай сюда! — Чуйков с легкостью юноши перекинулся к телефону.
В блиндаже стало совсем тихо: разговор шел через левобережье.
— Плохо, плохо получилось, товарищ полковник! Значит, на бугры пришлось отступить? Надеешься удержаться? Ну, держись, плацдарм еще ох как пригодится! Что там у моряков? Попали под обстрел. Заняли оборону? Молодцы! Огоньком поддержим. Да, да! Поддержим всеми мерами.
Чуйков осторожно положил трубку, сказал, заметно просветлев:
— Устояли морячки! Они еще на левом берегу перестроились на штурмовые группы. И только переправились — вцепились под огнем в голый берег. И устояли. Отбились. Сейчас под прикрытием левобережных батарей пробиваются к Горохову.
— Что же мы-то? Что же нас-то? — не то спросил, не то возмутился Востриков.
Сдан Тракторный — эта весть мгновенно облетела побережье Волги. Все знали, как героически держались на Тракторном воинские части Болвинова и Горохова, морская пехота и рабочие отряды, но никто еще не знал о гибели комсомольской дивизии.
С большой тяжестью на душе работал в эту ночь Иван Иванович. Не подвал, не лестничная клетка, не дом сдан, а завод Тракторный!
Бежит человек в гущу боя, замахиваясь гранатой или грозя клинком штыка, но вдруг валится, подрезанный горячим осколком. Небо опрокидывается на него, земля вздыбливается под ним, поднимая его на крутой волне, и мрак окутывает потрясенное сознание. А дальше, если он остался жив, его судьбу решают военные врачи.
Лариса берет ампутационный нож. Не узенький, как перышко, скальпель, а очень большой, очень острый кож, какой пригодился бы и для мясника. Она еще раз осматривает поле операции — размозженную выше колена ногу, — делает круговой разрез, накладывает зажимы, перевязывает сосуды. Затем надевает с двух сторон, словно круглый воротник на обнаженную кость, две стальные пластинки с выемом посередине, отодвигает ими мышцы и принимает у сестры пилку вроде ножовки…