Собрание сочинений. Том 3. Дружба
Шрифт:
Сильные руки подхватывают ее, сжимают крепко и нежно.
— Алеша!..
— Это я, а не Алеша! — тихо отвечает Иван Иванович и отходит, хмурясь, превозмогая скрытую боль.
Ему в самом деле больно и стыдно: как мог он подумать, что она потянулась к нему! Столько переживаний, да и просто изнемогла женщина от усталости… Лариса смотрит на Аржанова.
Ей тоже тяжело. После света, после ясного покоя очутиться в подземелье, услышать стоны раненых и где-то в вышине не птичьи милые голоса, а завывание вражеских бомбовозов.
Она
— Что с вами? — спрашивает Иван Иванович, вдруг заметив в ней какую-то перемену. — Вы очень изменились…
— Я остриглась, — коротко отвечает она, будучи не в силах отделаться от волнующего ощущения его неожиданной близости.
Иван Иванович переводит взгляд на Варвару.
— И ты, Варенька?
— Да, я тоже остриглась. — Варвара смотрит на него. Искры вспыхивают и гаснут в ее глазах. Опять заныло сердце: «Почему он заметил перемену в Ларисе, а до сих пор не рассмотрел, что нет кос у меня?»
Лариса выходит из штольни, шагает по траншее, хоронясь от осколков. Ночью шел дождь. К утру прояснело. С детства знакомая, родная река текла перед женщиной. Но это была не та река, которая представлялась ей в снах и воспоминаниях: взрывы снарядов взметывались по широкому плесу, где повсюду виднелись скорлупки лодок и катеров. Ветер дул с востока, относя гарь и дым истерзанного войной города в степи, к Дону, и Волга забилась серой рябью, отсвечивая краснотой зари, встающей над Заречьем.
Вчера гитлеровцы ворвались на территорию Тракторного завода… Хорошо еще, что удалось отбить все их атаки на Мамаевом кургане!
— Алеша! Где ты, Алеша! — с тоской сказала Лариса, прислушиваясь к пронзительному свисту ветра.
Навстречу, поскальзываясь на размокшей глине, шли с носилками санитары в грязных шинелях. В холодной синеве рассвета лица раненых казались мертвыми; стоны их то сливались с голосом осеннего ветра, то заглушались громом канонады.
Волны плещут о берег, усеянный железом осколков, щепой разбитых ящиков, заваленный обгорелыми бревнами. Вот у самой воды упал человек…
«Алеша! Я все время думала о тебе. И сейчас жду тебя, жду и боюсь, чтобы ты не упал вот так же! А это пройдет. Я не позволю случайному чувству командовать мной!»
Мины шестиствольного миномета разорвались поблизости. Они летят с душераздирающим скрежетом, напоминающим вопли ишаков. Заслышав их, валятся в щели наблюдатели, припадают к земле бойцы и санитары. Легла и Лариса, а едва прогремели взрывы, вскочила и побежала к себе в блиндаж. Но уснуть она не смогла и, пролежав около часа, встала и пошла в госпитальное отделение. Встречи с сыном стали теперь ее единственной радостью.
Раненый снайпер Юшков тихо стонал, но состояние у него было неплохое. Лариса осмотрела и других оперированных. Потом направилась к сыну.
Маленький Алеша еще спал, свернувшись в комочек под шинелью
— Очень он ждал вас вчера, — сказал Леня Мотин, прикрывая высунувшиеся наружу босые ножонки мальчика. — А я знал, что вы не придете. Тяжелый день был вчера!
Мотин забрал со стола термометры, поильник с резиновой трубкой для Юшкова и вышел за перегородку, шаркая по полу большими сапогами. На дворе стало холодно, и в подземелье, хотя протапливались железные печи, было сыровато.
Лариса прилегла возле сына, осторожно подвинув его, маленького, теплого, но и здесь не сомкнула глаз ни на минуту.
Уходить ли на ту сторону? Работы много и в заволжских госпиталях. Легче будет с ребенком. Он сможет бывать на воздухе… Сказочной мечтой представилось: обшитые тесом домики в тени ветел на берегу какой-нибудь тихой протоки, плетни садов, груши роняют на влажную землю вороха красной листвы… Можно ходить, не сгибая головы, не кланяясь земно безжалостным коршунам с черными крестами на широко раскинутых крыльях. Не будет грохота, завывания и свиста, от которых иногда стынет в жилах кровь. Пусть не мирная жизнь и там: война все захватила, налеты бывают и в глубоком тылу. Но разве можно сравнить с чем-нибудь то, что творится здесь?!
Что сделают фашисты с нею, с Алешей, если захватят и этот рубеж? Ларисе вспомнилась красная полоса в небе над серой зыбью реки, кровь на песке и убитый, которого лизала волна, и вдруг страх оледенил ее. Какие-то оскаленные торжествующие рожи заплясали перед нею в полутьме подземелья… Почему она до сих пор не уехала отсюда и не увезла своего мальчика, единственное родное существо? Алексей, наверно, убит. Как мог он не ответить ей, узнав о смерти дочери?!
«Погиб! Погиб! — стучало в мозгу Ларисы. — Погибнем и мы! Вот опять наступает день… Земля уже дрожит от взрывов… Опять начинается».
Глохнут взрослые люди, а она держит здесь пятилетнего ребенка! Почему она не уехала раньше, вчера, сегодня ночью, пока над Волгой еще висела тьма и дождь плескался над изрытым берегом? А сейчас уже поздно думать… Склонясь над спящим сыном, прикрывая его всем телом, женщина вслушивается в нарастающий свист падающей бомбы… Пронзительный, злой визг… И злорадно торжествующий гром удара. Земля дрожит, как в лихорадке, тоненько звенит посуда на столе, стихают стоны раненых, и снова стремительно приближается свист…
— Мамочка, ты здесь! — радостно говорит проснувшийся Алеша. Он обхватывает плечи матери обеими ручонками, крепко прижимается к ней. — Ты не бойся. Ты боишься? — тихонько спрашивает он.
— А ты?
— Я привык… — С минуту мальчик молчит, прислушиваясь; кругленькое бледное личико его еще бледнеет, глаза совсем округляются. — Я боюсь, когда близко, — сознается он и неожиданно спрашивает: — Вовка говорил, что Витуся даже сидеть не умеет. Почему же ее зовут Победой?