Собрание сочинений. Том 3. Дружба
Шрифт:
Это было в середине октября. В этот день фашисты двинули на штурм Мамаева кургана огромные силы. Удар наносили одновременно три дивизии: легкопехотная, моторизованная и танковая, создавая угрожающее положение для обороны. Штаб Чуйкова был занят тем, чтобы предотвратить прорыв, чтобы не дать врагу возможности овладеть высотой, с которой он мог разгромить все, что двигалось через Волгу. Жесточайшие бои не затихали. Гремело и перед Тракторным заводом.
Переброска морской бригады для поддержки действий комсомольской дивизии началась
Лес на острове посечен осколками. Страшно торчат во тьме на фоне багровых туч дыма, шевелящихся над берегом, разодранные рогульки, голые пни. Крепко бьют по этому острову!.. Иногда что-то круглое ощущается под подошвой, что-то податливо-мягкое — трупы, забросанные песком… Чернея бушлатами, моряки идут со своими чемоданчиками через изрубленный горячим железом лес, через песчаные косы острова; тихо, скрытно идут, хотя выданную перед переправой армейскую форму опять поменяли на свою, далеко приметную. Какой моряк без тельняшки, без бушлата? Приказ приказом, а форма формой. Не хотят моряки горбатиться под скаткой шинели и вещевого мешка.
Светится впереди огнями пожаров и взрывов, цветными дорожками трассирующих пуль и снарядов, вспышками ракет гигантская излучина берега. Но там, куда идут моряки, сравнительно тихо. И ракет меньше. Это облегчит переправу…
Темнеют на мели у песчаной косы лодки, понтоны, катера. Батальоны морской пехоты начинают посадку.
Осторожно всплескивая, бредут моряки по черной воде, оберегая оружие. Из рук в руки передают пулеметы, трубы и плиты минометов. Ловко и быстро размещаются сами — смелая, сильная, обстрелянная молодежь.
Хочется курить, но нельзя… Нетерпеливо всматриваются острые глаза в смутно выступающий обрыв берега. Тяжко комсомольской братве держать тут оборону. И руки невольно крепче сжимают автомат, сильнее бьется сердце: враг впереди… Слышно, шаркнули о берег первые лодки, впритирку к обгорелым причалам подходят катера. Темно и тихо. Слышно даже, как ругается капитан катера: некому принять чалку. Матросы сами, выскочив из лодок, подхватывают канаты. Подходят буксиры. Моряков ли учить тому, как вести себя на причале, — выгружаются мгновенно. Странно, что никто не встречает их на переправе, но направление известно, задача ясна. Батальоны еще на левом берегу разбились на штурмовые группы, и сейчас, словно ветром, снесло с судов людей и вооружение.
Но вдруг взлетели, зажглись над берегом чужие ракеты, сквозь плывущую дымку выделились береговые бугры, воронки, бревна развороченных блиндажей, разбросанные трупы, и не успели моряки перевести дыхание, сверху, с кручи, ударил огонь.
Было лишь одно мгновение растерянности…
— Занимать оборону! — раздалась команда, и морская пехота залегла.
Хорошо, что на берегу такой хаос: на ровном месте всех покосили бы пулеметные очереди. Лежа, огляделись моряки и стали расползаться, растекаться по черным углам и щелям. В воронку, в разбитый блиндаж, в траншеи соединительных ходов. Назад не обернулся
Что это? Предательство. Нет, здесь стояли сибирские части, здесь дралось рабочее ополчение, сюда пришла комсомольская дивизия. Измены быть не могло! Значит, прорыв, и победила хитрость хорошо осведомленного врага. Сигнализировали же! Просили подкрепления! Но враг рассчитывал на панику, на неразбериху, а тут оказалось иное.
Повсюду сверкает огонь, и летят комья земли. А моряки закрепляются, окапываются. Минута, другая, и начали работать их минометы, взметнулись сигналы:
— На Тракторном прорыв. Стоим на кромке берега. Бейте по бугру — там немцы.
— Что? Повторите! Не может быть!.. — Чуйков с силой сжал телефонную трубку. Только отлегло одно — отбиты все атаки на Мамаевом кургане, — и вдруг, словно обухом по голове: сдан Тракторный. Даже в ушах зашумело.
Адъютант подбежал, испуганный смертельной бледностью командарма, но тот уже пришел в себя, положил трубку полевого телефона и снова протянул руку — зазвонил второй…
Адъютант затаил дыхание в ожидании недоброй вести, а Чуйков слушал и подавленным голосом спрашивал:
— Бригада попала под удар? А дивизия? Что стало с дивизией? Пробились? Сколько? А штаб дивизии? А комдив? Ну, ясно… В первую очередь. Как же штурмовые группы? Не имеет понятия? Почему не имеет понятия? Вот как! Бойцы даже не знают ничего о штурмовых группах.
Блиндаж командного пункта заполнялся людьми. Тихо входили работники штаба и политотдела армии — всех пронзило известие — сдан Тракторный!
— Тракторный сдан — не беда: возьмем обратно, — сказал Чуйков, поднимаясь. — Беда — много людей положили, и каких людей! Их обратно не вернем.
Слезы глубокого сожаления затуманили его взгляд. Он опустил голову, пряди косматых волос свалились на широкий лоб. И все в блиндаже встали, сняли фуражки.
Чуйков справился с волнением, сказал гневно:
— Вот они, любители парадного строя! Страшно подумать: тысячи матерей и отцов не получат даже извещений о смерти своих сыновей. А мы туда еще морскую бригаду подбросили!
Он крепко потер лоб, машинально провел ладонью по волосам… Шинель его и сапоги были выпачканы землей: только что вернулся с Мамаева кургана.
— Давайте кого-нибудь из тех, кто пробился с Тракторного.
Когда они вошли: раненый офицер штаба, молодой лейтенант — командир минометной роты, и боец со шрамом на лице, — холодок волнения опалил людей, находившихся в блиндаже командного пункта. Только Чуйков остался сидеть неподвижно, буравя взглядом вошедших.
— Что там у вас произошло? Да вы садитесь! Садитесь все, — мягко приказал он, заметив, что солдат и офицеры находились в состоянии крайнего душевного и физического угнетения. — Ну, рассказывайте! — обратился он к работнику штаба.