Собрание сочинений. Том 3. Песни. Поэмы. Над рекой Истермой (Записки поэта).
Шрифт:
Девушки садятся на большой камень. Одна распускает косы и скрывается под сплошным шелковистым льном своих светлых волос, другая свешивает ноги и начинает брызгаться водой.
Если бы могли, поречные кусты давно бы отбежали в сторону, но они не стрекоза, которая ловко увернулась и села на осоку.
— Лен, что ты будешь делать после института? — спрашивает та, что изящно, легко поддевает пальцами ног речную воду.
— Сдам госы, заплету косы и — в колхоз! — решительно отвечает подруга и уверенно делит свои волосы на две равные
Под ее пальцами вновь возникают удивительно красивые косы.
Такая девушка и жизнь красиво сплетет!
Как заря, навстречу вышла из кустов ко мне Лена Белова, работница совхоза. С ней рядом шел молодой человек в зеленом бушлате. Я поздоровался с ней и с ним.
— Ты куда, Лена?
— В Ригу.
Понял, что за время моего длительного отсутствия свершилось важное — Лена вышла замуж. Мать у Лены украинка, отец русский, а вышла за латыша. Сколько кровей сговорилось меж собой, поклялось в любви продлением рода!
Рука у Лены пылала жаром, у мужа пальцы были холодные, и сам был какой-то бледноватый, робкий.
Расставаясь, Лена сияюще еще раз поглядела на меня и сказала:
— Это хорошо, что ты встретился. Я загадала — встретим доброго человека, все по-хорошему будет. Счастливо, Виктор!
Я понял, что это было ее напутствие самой себе.
На тропинке за кустом произошла еще одна неожиданная встреча.
Спрятавшись от молодых, сквозь ветви кустарника вслед им смотрела мать Лены, Марфа, и плакала. Молодые шли и дышали друг на друга счастьем и надеждой, а мать стояла и плакала.
— Нерасписанные поехали, — сказала она.
— Бумажка — это еще не брак, — сказал я ей.
— Так-то так, — ответила Марфа, — но все же хорошо, когда и бумажка.
Она все стояла и смотрела вслед. А на склоне оврага пожималась от холода старая одинокая береза.
Челноков — мужчина не особо заметный и ростом, и лицом, и осанкой, и, если бы не кузнечное дело, вряд ли досталось ему хотя бы немного славы. У меня с Челноковым давнишняя дружба, хотя и разговора серьезного ни разу не было. Сколько ни встречал Челнокова на деревенской улице, всегда он спешит и на ходу бросит:
— У Толика температура, порошков надо взять.
В другой раз:
— У Надьки нога нарывает, на вилы набедила, за ихтиолкой иду.
Или:
— В сельпо пряники есть, Клашке хочу радость сделать.
Можно подумать, что кузнец и не работает в кузне, а все ходит по делам семьи. Но когда бы ни прошли вы мимо кузницы, всегда там вызванивает тенор молотка и ведет свою басовую партию кувалда.
Чуть не каждый год у Челноковых рождается ребенок, и каждый раз он сам везет жену в больницу, заботливо укутывает ее одеялом, лошадь с горы под уздцы ведет, чтобы не разбила и не оставила отца без очередного наследника.
— Челнок свою рожать повез! — слышатся устные комментарии.
Через неделю везет Челноков роженицу на лошади,
Челноков воевал всю Отечественную и вернулся цел, если не брать во внимание цапинки от минометного осколка. Сбей бы вражеская пуля Челнокова, не видели бы мы молодой челноковской человеческой рощицы, и как бы ее недоставало!
Нынче так повелось: родят одного — и все! И начинается — одному все игрушки, одному все книжки, одному все что ни на есть лучшее. Глядь, выработается при помощи всего этого такой эгоист, что впору ему феодалом быть!
Не так у Челнокова. Если соберется с женой и детьми в гости к брату, впереди сам и сама, за ними четырнадцатилетний Петя, за Петей девятилетняя Надя, за Надей восьмилетний Толик, за Толиком шестилетний Федор, за Федором восемнадцатилетняя Лена с завернутой в одеялке грудной Клашей на руках. Клаша не спит, удивленно смотрит на мир и неустанно сосет соску. Всю дорогу вслед за этой процессией летит людская молва: «Челноковы идут!»
Нам слышится в этом народный гимн старинному семейному корню, который только тогда считает себя ухватившимся за родную землю, когда разрастается без каких- либо ограничений во все стороны!
Когда ударил гром и пошел дождь, дети бросили игры и приумолкли на крыльце. После каждого высверка молнии они говорили хором: «Ударит!»
Каждый раз ударяло. Дети жались друг к другу всей простотой и скромностью ситцевых платьев и рубашек.
На лицах девочек и мальчиков был страх. Не тот страх, что бывает у них, когда ждут наказания родителей. Нет, они отлично понимали, что сила, разгулявшаяся в небе, не потерпела бы никаких пререканий!
Дождь шел сплошняком, и похоже было, что дети попали в клетку из живой, льющейся с неба воды.
Гроза господствовала.
Один удар был так близок, что девочки вскрикнули и заплакали. К их общей радости, туча покидала деревню, гроза умолкала, светлело, и вода из водосточной трубы сельской больницы шла не всем горлом, а струйкой.
По не утихшему еще дождю к крыльцу стали подходить родители.
Пришла Аннушка Горохова в телогрейке и отругала свою Нинку:
— Такая гроза, а ты где?
Шлепнула ее в сердцах, накрыла телогрейкой и увела.
Пришел Костя Жуткин и выбранил сына:
— Такой гром, а ты шляешься!
Пришла пожилая Кирикова и гневно сверкнула очами на Маньку:
— Баню, сказала, топи, а ты опять в куклы!
Накрыла мешком и увела.
Так вскоре родители разобрали всех своих детей.
Только одинокий козлик все пытался порвать привязь на буйно зеленевшем после дождя лужке. Но веревка была прочна, и ему оставалось одно: нежно, трогательно жаловаться.