Собрание сочинений. Том 3

Шаламов Варлам Тихонович

* * * [70]

Она никогда не случайна —Речная полночная речь.Тебе доверяется тайна,Которую надо сберечь.Укрыть ее в склепе бумажном,В рассказы, заметки, стихи,Хранящие тайну отважноДо самой последней строки.Но это еще не открытье,Оно драгоценно тогда,Когда им взрывают событья,Как вешняя злая вода.Когда из-под льда, из-под спуда,Меняя рельеф берегов,Вода набегает, как чудоРасплавленных солнцем снегов.

70

Стихотворение написано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради».

* * *

Кто верит правде горных далей,Уже укрывшихся во мгле,Он видит были до деталейВ увеличительном стекле.И в смертных датах, в грустных числахСквозь камень, будто сквозь

стекло,Он ищет хоть бы каплю смысла,Каким оправдывалось зло.И щеголяет отщепенством,Прикрыв полою пиджакаТетрадку, где с таким блаженствомЕго свирепствует тоска.

* * *

Зачем я рвал меридианы?К какой стремился широте?Тесны полуночные страныОкрепшей в холоде мечте.Я снова здесь. Но нет охотыТому, кто видел горный край,Считать московские долготыЗа чье-то счастье, чей-то рай…

* * *

От солнца рукою глаза затеня,Седые поэты читают меня.Ну что же — теперь отступать невозможно.Я строки, как струны, настроил тревожно.И тонут в лирическом грозном потоке,И тянут на дно эти темные строки…И, кажется, не было сердцу милейСожженных моих кораблей…

1940–1956

СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В «КОЛЫМСКИЕ ТЕТРАДИ»

* * * [71]

Модница ты, модница,Где ты теперь?Как живется, ходится,Гуляется тебе?По волнам бегущаяЧерез все моря,Любимая, лучшая,Милая моя.В море ли, на острове,В горе ли, в беде —Платья твои пестрыеВидятся везде.Следом горностаевымПрыгаешь в снегах,Со снежинкой, тающейНа сухих губах.Брезгуя столицами,В летнюю грозуСкачешь синей птицеюПо ветвям в лесу.И на перьях радуга,И в слезах глаза…Повидаться надо быДонельзя — нельзя!

71

Комментарий автора: «Модница» датирована 1940 годом, но это — датировка условная.

Я уехал из Москвы в 1937 году, а получил возможность одиночества — главного условия творческой работы — лишь в 1949 году. Все написанное мною до того времени не записано. Были ли отдельные строфы, строки стихами я сказать не могу. Я пытался кое-что заучить, запомнить, но оказалось, что это — напряженная работа, ничего в памяти не осталось. Все было тут же стерто более важными для меня, более яркими впечатлениями, при встрече с которыми искусство отходило на второй план, не могло укрепиться в мозгу. Иногда в памяти кое-что воскресало, после 1949 года. Воскресли стихотворения «Игрою детской увлеченный.» и «Модница», которую я очень приблизительно отношу к 1940 год. От этих четырнадцати лет осталось несколько десятков стихотворений, может быть, сотня, не более. Мне было бы крайне любопытно — не важно, а любопытно — перечесть эти стихи, но сделать это — невозможно. Все безнадежно утрачено и никогда не воскреснет.

* * * [72]

Игрою детской увлеченный,Я наблюдаю много лет,Как одноногие девчонкиЗа стеклышками скачут вслед.Мальчишки с ними не играют,А лишь восторженно галдят,Когда такая вместо раяВдруг попадает прямо в ад.И неудачнице вдогонкуГрозятся бросить кирпичом.На то она ведь и девчонка,Им все, девчонкам, нипочем.

72

Записано в 1949 году на ключе Дусканья в первую же тетрадку, которую я сшил из оберточной бумаги. Но написано несколько лет ранее и случайно хранилось в памяти — утратилось другое бесследно, гораздо более важное, значительное и дорогое для меня — так мне это запомнилось при забывании, при потере на снегу. Где было потеряно, что потеряно? На эти вопросы ответить нельзя. А потеряно — безвозвратно. Поднять те пласты, где все это находилось и терялось, — у меня нет сил.

А вот «Игрою детской увлеченный…» — слабое по существу стихотворение — в памяти почему-то осталось. И важности для меня эго стихотворение не представляло и не представляет. А заглянул я в свои «Колымские тетради», вывезенные с Дальнего Севера таким чудесным образом в 1951 году, — «Игрою детской увлеченный…» там есть.

ПУРГА [73]

Я лучше помолчу,Пока растает лед,Что горному ключуПлатком заткнули рот,Что руки у рекиРазвязывать нельзя,Что нынче у пургиОслепшие глаза.Но я сказать могу,Что было б все иначе,Когда бы к нам в тайгуПурга явилась зрячей.От этих грозных горИ камня не оставив,Разбила бы заборИ выломала ставни.Гуляя здесь и там,Свою срывала б злобу,Взъерошенным клестамПришлось глядеть бы в оба.И зайцы в том краюНе смели б показаться.Куда-нибудь на югГнала бы их, как зайцев.И в снежной синей пенеТонули бы подрядОлени и тюлени,Долины и моря…

73

Написано в 1949 году на ключе Дусканья. Из самых, самых первых стихотворений, записанных мной, еще не боявшимся многословия.

КАРТОГРАФ [74]

Картограф выбрался на гору,Ночные звезды шевеля, —На высоту свою, с которойЧужою выглядит земля.Картограф горы ловит в клетку,Он землю ловко захлестнетГеографическою сеткойМеридианов

и широт.Затем, чтобы магнитным ухомПрослушать внутренность земли,Ей распороть бурами брюхо,Сюда разведчики пришли.Придут небритые мужчиныНа этот меченый простор,Чтоб стали резкими морщиныНа потемневших лицах гор.Он у ветров тайги училсяДеревьям косы заплетать,Он мясом с птицами делилсяИ ястребов учил летать.Он у ручьев в грозу с дорогиБольшие камни убирал,Чтоб не сломать о камни ногиРучьям, бегущим возле скал.Он добирался до истоков,Где открывает ключ реку,Чтобы она лилась потокомИ к морю вынесла строку.Земля поставлена на картуИ перестала быть землей,Она лежит на школьной партеНе узнаваемая мной.

74

Стихотворение написано в 1949 году на Дальнем Севере, близ ключа Дусканья на левом берегу реки Колымы, где я работал фельдшером и впервые с 1937 года получил возможность одиночества и писал стихи день и ночь. Строфы были шатки, буквы не всегда уверенно вставали в строки, но сознание, что поэтическая сила, способность к стихосложению вернулась, наполняло великой радостью мою жизнь… Я ничего тогда не ждал от жизни — ни плохого, ни хорошею… Ждал только утра, чтобы писать снова и снова. Я записывал стихи в самодельные большие тетради из оберточной бумаги, сшитые той же нитью, что тачают оленьи торбаза, чинят валенки.

Тетради эти у меня сохранились. Нетвердость поэтической строчки, как мне казалось, была прямо связана с нетвердостью руки, отвыкшей от пера и привыкшей к совсем другому инструменту.

Возвращение в мир поэзии идет тем же путем, не может обогнать возвращения обыкновенных письменных навыков, которые тоже были утрачены, как и способность стихосложения, способность познания мира с помощью стихов. Возвращение этих навыков казалось мне — да и было — чудом, по сравнению с которым чудо поэзии, чудо искусства — второстепенное чудо.

Я с волнением перелистываю колымские свои тетради. Бурю чувств вызывают эти привезенные с Севера листочки с выцветшими буквами химических чернил.

* * * [75]

Кусты у каменной стеныКрошат листву передо мною,И камни дна раскаленыИ пышут банным душным зноем.Стоят сожженные цветыПод раскаленным небосводомИ ждут, чтоб наклонился тыИ вырвал их и бросил в воду.Или унес к себе домойОт этой жаркой, твердой тверди,Чтоб их не мучил больше зной,Хоть за минуту перед смертью.Чтоб там, в стакан вместясь с трудом,Зашевелили лепесткамиИ робко в комнате потомТебя глазами бы искали.И этот благодарный взглядТебе бы был всего дороже,Всех славословий и наградИ жизни всей дороже тоже.

75

Написано на Колыме в 1949 году. Одно из весьма дорогих мне стихотворений. Тут дело идет о больнице, где выздоравливают леченные тобою люди. Написано в Центральной больнице «Левый берег».

[76] РУБЛЕВ

Когда-то самый лучшийРоссийский богомаз,Что попадать наученНе в бровь, а прямо в глаз,Знакомых сельских модниц,Ведя на небеса,Одел под богородиц —Иконы написал.Конечно, он язычникБез всяких выкрутас,И явно неприличенЕго иконостас.Но клобуки и митрыЗнакомых мужиковСошли с такой палитры,Исполненной стихов,Что самый строгий схимник,Прижизненный святой,Смущен, как именинник,Подарка красотой.И Бог их не осудитХотя бы потому,Что их не судят люди,Любезные ему.И Петр, узнав АндреяПод ангельским венцом,Закрестится скорееИ ниц падет лицом.………………………….В картинной галерее,Где вовсе не собор,О тех же эмпиреяхЗаходит разговор.Стоят немея людиИ думают одно:Заоблачное чудоНа землю сведено.Все нам покажет сразу,Загадочно легка,Невежды богомазаНаивная рука.

76

Написано в 1949 году на Колыме, на ключе Дусканья, в самой первой тетради колымских моих стихов, самодельной, из оберточной бумаги.

* * * [77]

Я пришел на ржавый берегПеремятых рыжих скал,Где когда-то Витус БерингАдмиралом умирал.Где, весенней силой полны,Силой солнца и воды,Напряженно и безмолвноВыгибали спину льды.Океан упрятал телоПод саженный теплый лед,Заворочался в постели.Потянулся и встает.Ледяное одеялоРазрывает в лоскутки,Грозным гневом обуялыйТычет в небо кулаки.И взволнованные воды,Сотрясая якоря,Подбивают пароходыНа прогулки по морям.Океан затем разбужен,Что весною кораблиПлыть готовы хоть по лужам,Только б дальше от земли.Он затем весной разбужен,Что пролеживать бокаКруглый год совсем не нужноМорякам и рыбакам.Океан затем разбуженОт трехмесячного сна,Что уже слабеет стужаИ командует весна.Если б люди без флотилийПроводили свою жизнь —Океана б не будили,Без него бы обошлись…

77

Написано в 1951 году в Барагоне, близ Оймякона.