Собрание сочинений. Том 4
Шрифт:
Но у кого же из молодых поэтов тогда, в 1963 году, выходили эти «иноизданья»? Да только у тех четверых [5] , изображенных на обложке «Огонька». Значит, по ним вы били, по ним, Николай Матвеевич, и, как доказали своим письмом-поправкой, начали атаку, а мы лишь отбивались.
Да и как же было не защищаться, если дальше в вашем стихотворении шли почти оскорбительные строки:
5
Имеются
Зачем же было ставить под политическое сомнение сразу стольких из поколения лишь потому, что они не воевали и писали свои стихи и картины так, как не нравилось вам? Как человек, получивший после двух Сталинских премий высшую в стране, Ленинскую, за журналистский репортаж о поездке Н. С. Хрущева в США, вы должны бы, казалось, помнить, что происходило на этом «каком-то – сейчас не помню – совещании в Кремле». А там происходила борьба за неотвратимо зарождавшуюся в недрах нашего общества гласность – и борьба против этой гласности. К сожалению, как доказывает цитируемое мной стихотворение, вы были тогда не на стороне гласности, якобы охраняя безопасность нашего общества от якобы сотрясателей его основ из преступно «невоевавшего» поколения.
Сейчас гласность становится нормой жизни, и это веление самой истории. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на сведение счетов. Все мы совершаем ошибки – от них не было свободно ваше поколение и не свободно мое. Свою фактическую нечаянную ошибку я признал. Но не лучше было бы, если бы и вы, ловя меня на ней, нашли в себе мужество признать хотя бы одну свою прошлую ошибку?
1987
Собственное счастье на чужой крови? [6]
6
Из беседы по Карельскому телевидению.
Читатель петрозаводского «Комсомольца» упрекает меня (а имеются в виду, очевидно, и другие писатели) в том, что мы выплескиваем вместе с водой ребенка. Говоря о горьких эпизодах из нашей истории, зачеркиваем наши великие победы. Неправда. Наша литература только начинает сегодня раскрывать нашу историю. И в этом уже одна из великих побед нашего общества. Даже Сталин говорил о том, что умение признавать свои ошибки – важнейшее качество революционера. Говорил, но сам своим словам не следовал. Однажды, уже после войны, коснулся, почти сказал о репрессиях… И все-таки в последний момент отступил. Покаяние тогда так и не состоялось…
Нашей сегодняшней гласностью мы вправе гордиться. В ней – доказательство жизнеспособности нашего общества. Но не надо затыкать рот и противникам гласности. Это и есть тот плюрализм мнений, без которого мы не сдвинемся с мертвой точки.
Сейчас мы узнаем – и об этом говорят сами ветераны, что даже знаменитый клич «3а Родину! За Сталина!» предписывался свыше. Говорят еще, что при Сталине цены снижали. Да, снижали. Но одновременно падала цена человеческой жизни, человеческой совести, и это самое страшное.
Теперь мы уже достаточно мудры, чтобы понять: обман в сфере духовной неизбежно отражается в сфере экономической. Это, увы, взаимосвязано. Я родился на станции Зима. Недавно прочитал в «Литературке» о родине своей неприятные вещи. Первая реакция – неприязнь к автору статьи. Ведь речь шла о людях, которые мне дороги. А потом подумал: «Но ведь это правда». А раз так, значит, она нужна. Гласность имеет много общего с медициной. Человеку
Представляю, как сейчас на моей родине пишут письма с опровержениями. И тоже понимаю это. Ведь противник гласности сидит и во мне самом. Меня тоже воспитывали на готовности терпеть любую грязь, лишь бы о ней ни слова… По принципу: можете подтирать мною пол, только не называйте меня тряпкой.
В 1957 году «Комсомольская правда» напечатала письмо старого большевика которому не нравилось, что в поэме «Станция Зима» я написал не только о светлых сторонах жизни моих земляков, но и о беспробудном пьянстве, нищете… Подобные отклики заполонили и местную газету. Меня обвинили в том, что я оплевал свою родину. Ни больше ни меньше. Прошло более 30 лет. И сейчас в откликах на мои стихи – те же аргументы. Еще одно доказательство, насколько глубоко в нас проникла порча…
Но еще хуже – молчание и равнодушие. Часть молодых людей не верит взрослым – мы это заслужили. Недостаточное участие молодежи в нынешней революции духа – тоже наша вина. Но сколько можно просить извинений? Прошло уже достаточно времени, чтобы они сами разобрались, что к чему. Ведь это же проще простого: без их помощи мы ничего изменить не сможем. И если молодые все еще отворачиваются от нас, теперь уже они начинают обрастать виной. Перед нами и нашими потомками. И явление это заслуживает своего названия – историческое иждивенчество.
Почему не просто иждивенчество, а историческое? Некоторые молодые люди уходят с фильма «Покаяние». Мол, мы-то какое отношение имеем ко всему этому? Но истинная культура – это когда человек принимает всю историю своей страны, всю вину. Даже ту, в которой лично он неповинен. Юноши из ФРГ приезжают в Англию восстанавливать разрушенные во время налетов люфтваффе всемирно известные памятники культуры. Бомбили не они, а их отцы, но чувство вины за свой народ гонит их в чужую страну после войны платить по счетам истории. Лучшие из американцев создавали такую общественную обстановку у себя на родине, что войска США вынуждены были уйти из Вьетнама. Я не провожу прямых аналогий. И все же…
Да поймите же: только прошлого не существует! Мы мучимся прошлым – в настоящем. А пока мы мучимся, мы – люди. Нас учат в школе плохие учителя: человек создан для счастья, как птица для полета. Ну и вырастают кандидаты в счастливчики, как на подбор. Не готовы они к страданию. А еще страшнее – к состраданию.
Многие из молодых людей стесняются проявлять свои чувства. Боятся, что нарекут их сентиментальными. Но с каких пор слово это стало ругательным? Ведь означает оно полноту чувств. Но нет, некоторые молодые корчат из себя суперменов. Чепуха, конечно, но душу разъедает. И мы все чаще говорим о необъяснимой патологической жестокости подростков. Поверьте, я не против счастья. Пусть будет счастье. Но не за счет других. Не на чужой крови, разбитых надеждах, исковерканных судьбах…
1988
О чем звонит колокол Чернобыля?
Цитата из Джона Донна, взятая Хемингуэем для его знаменитого романа «По ком звонит колокол», все чаще и чаще приходит нам на память после стольких трагедий двадцатого века, как будто бы соединенных, как звенья, в одну нескончаемую цепь. Сейчас много спорят о проекте памятника на Поклонной горе. Я не специалист, но из всех памятников, посвященных погибшим в Великой Отечественной, мне нравится Хатынский комплекс своей суровой скупой печалью, где колокола на печных трубах пепелища сами позванивают от ветра, осторожно прикасающегося к ним. Чернобыльские колокола звонят далеко – их эхо донеслось за моря-океаны и в большинстве человеческих сердец вызвало не политическое злорадство, а тягостные раздумья о взаимосвязанности всех человеческих судеб под знаком атомной угрозы. Колокола Чернобыля звонят не только по тем, кто погиб в результате этой катастрофы, не только по тем, кто может погибнуть завтра или послезавтра от ее прямых и косвенных последствий, но и по тем, кто может никогда не появиться на свет, ибо света не будет.