Собрание сочинений. Том 4
Шрифт:
Сейчас стоит вопрос о жизни и смерти одной из величайших идей человечества. Если эта идея умрет, то даже при условии экономического процветания мы превратимся в ничтожное бездуховное общество, где правят деньги и вещи. Но высокое духовное общество с продовольственными талонами, стычками из-за итальянских сапог и с тысячами других дефицитов невозможно. Когда столько сил уходит на доставание, то их не остается для духовности.
Формула желаемого общества такова: экономическое процветание, но не за счет духовного. Духовное процветание, но не за счет экономического. Для этих двух процветаний, соединенных в одно, нам нужна гласность, и не спазматическая, не припадочная, а стабильная, надежная. Если нам снова начнут пережимать кислородные шланги, то общество может задохнуться. Попытки такого пережимания существуют. Борьба против гласности бюрократов – это борьба скорее не идеологическая, а биологическая. Но есть одно парадоксальнейшее явление: борьба против гласности некоторых писателей, уму непостижимо –
Боюсь, что и здесь явление не столько идеологическое, сколько биологическое: зависть. Еще несколько лет назад читатели расхватывали в библиотеках беллетристику не первого сорта, особенно если она экранизировалась. Теперь внимание к такой беллетристике слабеет на фоне появления мощных произведений из литературного наследия, из письменных столов наших современников. Некоторые вчерашние популярные писатели занервничали, чувствуя, что читательский интерес переключается на другие имена. Надо бы из этого сделать выводы, задуматься – почему? Но для таких выводов необходимо личное мужество. Гораздо легче обвинить своих коллег в дешевой сенсационности, в заигрывании с читателем, а то и с Западом. На одном из писательских собраний я слышал горестное восклицание: «Нормальную, спокойную литературу никто читать не хочет!» Когда, в кои веки русская классика была «спокойной»? Разве не было раз и навсегда сказано: «Уюта – нет. Покоя – нет»? На другом собрании один оратор назвал ряд центральных газет и журналов проповедниками «капитуляции перед Западом». Нет! Капитуляцией перед бездуховностью будет наша гражданская трусость, если с позиций отвоеванной нами гласности мы снова сползем на позиции умолчания, приписочности. Нельзя осуществлять перестройку, ничего не перестраивая.
Есть и тревожные симптомы. К ним я отношу оскорбительный тезис «некрофильства» по отношению к возвращению нашему народу его литературного наследия, тезис «необходимости нового Сталинграда», где проводится недопустимая параллель между наступлением врага в первые месяцы войны и нашей сегодняшней отечественной критикой бюрократии, вульгарности, корыстолюбия. Открываешь журнал и глазам своим не веришь, читая шовинистическое оплевывание таких дорогих для нас поэтов, как Багрицкий, Светлов, а заодно издевательство над целой плеядой погибших на войне поэтов. Критиковать такие тезисы почему-то считается «расколом», мешающим писательской консолидации, а вот сами тезисы в разряд «раскольнических» почему-то не попадают. Консолидация нам действительно необходима, но принципиальная, а не беспринципная. Мы действительно должны повышать культуру дискуссий, не превращая творческий спор в грызню и взаимооскорбления. Но без полемики выяснение истины невозможно. Отказ от принципов во имя ложного «на Шипке все спокойно» несовместим с движением вперед. Вместо линии раскола нужна линия нравственного разделения.
Цинизм – тормоз. Насмотревшись на циничную подхалимскую манипуляцию историческими фактами в зависимости от конъюнктуры, циниками стали и некоторые бывшие идеалисты. Корни нравственного и экономического цинизма – в застое истории как науки. Восстановление исторической правды – это восстановление народной нравственности. Не надо бояться того, что народ «неподготовлен» к правде. Да, неподготовлен, ибо его приучали столько лет к подсахаренной тюре лжи, и трудно дается горбушка правды его зубам, размягченным привычной, заранее разжеванной пищей. Многие жалуются, даже возмущаются. Называют поэму Твардовского «По праву памяти» клеветнической, роман Рыбакова «Дети Арбата» – очернительским. Искусство как приглашение к самостоятельному мышлению их отпугивает – они ведь не умеют мыслить, и самое страшное, что некоторые и не хотят. Чего же они хотят? Хотят, разумеется, «лучше жить». Но уразуметь, к сожалению, не могут, что не будет улучшения нашей жизни без улучшения нашего мышления. Новое мышление, комплексно охватывающее сразу все отечественные и глобальные проблемы, – вот что драгоценно воспитуется сегодня в нас.
1987
Пропасть – в два прыжка?
Идея создания мемориала, посвященного жертвам культа личности, возникла не сейчас, а после отважной, исторически переломной речи Хрущева на двадцатом съезде партии. Эта идея звучала во многих речах на конференциях, собраниях и просто так – в частных квартирах, в трамвайных вагонах, в очередях… Эта идея прозвучала и на двадцать втором съезде, однако потом была замотана, заболтана, задвинута. Среди тех, кто этой идеи испугался, был и человек, ее не прямо, но косвенно выдвинувший, – сам Хрущев. Почему? Да потому, что, по выражению Черчилля, он был человеком, пытавшимся перепрыгнуть пропасть в два прыжка. Одна нога Хрущева, как он ее ни пытался выдрать, прочно завязла в сталинском времени. Ему не хватило смелости признать на двадцатом съезде, что во многих ошибках и преступлениях был виновен и он сам. Конечно, если бы он это признал, он бы мог быть снят. Но зато, очистив свою совесть, он бы мог стать совсем другим лидером совсем других перемен. А, избегнув исповеди, он продолжал оставаться человеком половинчатым, то есть нравственно легко уязвимым. Хрущев был снят правильно,
Дело не в любви к Сталину. Еще года два-три назад это могло быть любовью, происходящей от незнания, от исторической наивности. Сейчас в нашей печати опубликовано столько материалов, разоблачающих тогдашнюю тотальную войну против народа, что даже если девять десятых – это преувеличение, то хватит одной десятой, чтобы не быть наивными. Но ведь некоторым людям выгодно оставаться слепыми: они любят не Сталина, а свою слепоту. Наивность чистосердечная более или менее оправдываема. Высокооплачиваемая наивность – это исторический цинизм. Идея мемориала поддерживается сейчас уже большинством народа. Это не идея реванша. Это не идея капитуляции. Это идея очищения. Нечистая совесть перед прошлым загрязняет настоящее, может загрязнить будущее. Мы хотим быть чистыми перед строгим взглядом наших детей. Памятники Сталину и его окружению были мемориалом бессовестности. Мемориал жертвам культа личности – это мемориал совести. Мемориал – это мост через пропасть. Учтем горький исторический урок: преодолеть пропасть в два прыжка невозможно.
1988
Манифест «Мемориала»
Почти нет в нашей стране семьи, где бы хоть кто-нибудь не погиб или не был ранен на войне с фашистами. Почти нет в нашей стране семьи, где хоть кто-нибудь не погиб, не был арестован, сослан или ранен всевозможными унижениями на войне, которую вели с собственным народом те, кто говорил от имени народа.
А если даже есть нетронутые этими двумя войнами семьи, то разве весь наш многонациональный народ не есть единая семья и разве наша память не должна быть нашей общей семейной печальницей? Скорбеть о жертвах только одной из этих проклятых войн – это так же до преступного неестественно, как позволять сострадание только одной половине сердца, насильно пережав артерии другой половины.
Война нашего народа с фашистами длилась четыре года, и мы потеряли, по официальным данным, двадцать миллионов человек, а по предполагаемым – даже больше.
Война тех, кто вел ее от имени народа с самим народом, длилась десятки лет, и сколько миллионов человек мы потеряли – до сих пор точно никем не подсчитано.
Есть теория, что репрессии якобы были суровой необходимостью, а иначе мы бы не устояли в схватке с фашизмом. Но эта теория основана либо на историческом невежестве, либо на историческом цинизме. Можно ли предвоенное уничтожение народа считать подготовкой к защите народа от уничтожения?
Вот цифровые данные генерал-лейтенанта Тодорского о кровавой вырубке командных кадров Красной Армии перед войной: из 5 маршалов были репрессированы 3, из 5 командармов 1 ранга – 3, из 10 командармов 2 ранга – все, из 57 комкоров – 50, из 186 комдивов – 154, из 16 армейских комиссаров 1 и 2 рангов – все, из 28 корпусных комиссаров – 25, из 64 дивизионных комиссаров – 58, из 456 полковников – 401.
Но ведь были еще и лейтенанты, и рядовые, попавшие в гитлеровские концлагеря, а затем – в сталинские. Когда они бежали из гитлеровских концлагерей и воевали против фашизма вместе с итальянскими или французскими партизанами, это не спасало их от зачисления в «предатели». Неумело, по складам учимся мы азбуке исторической памяти.
Мы начинаем чтить память выдающихся революционеров, полководцев, ученых, писателей, погубленных в тюремных подвалах, за колючей проволокой. Бывшие когда-то знаменитыми имена, произносившиеся столько лет шепотом, снова звучат громко. Но ведь народная совесть, народный талант не есть привилегия знаменитостей. Наш долг чтить память невинно погубленных хлеборобов, рабочих, инженеров, врачей, учителей, людей всех профессий, всех национальностей и вероисповеданий, каждый из которых – это частичка убиенной народной совести, народного таланта.