Соленые брызги блестят на заборе.Калитка уже на запоре. И море,дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя,соленое солнце всосало в себя.Любимая, спи… Мою душу не мучай.Уже засыпают и горы и степь.И пес наш хромучий, лохмато-дремучий,ложится и лижет соленую цепь.И море – всем топотом, и ветви – всем ропотом,и всем своим опытом — пес на цепи,а я тебе – шепотом, потом – полушепотом,потом – уже молча: «Любимая, спи…»Любимая, спи… Позабудь, что мы в ссоре.Представь: просыпаемся. Свежесть во всем.Мы в сене. Мы сони. И дышит мацониоткуда-то снизу, из погреба, — в сон.О, как мне заставить все это представитьтебя, недоверу? Любимая, спи…Во сне улыбайся (все слезы отставить!),цветы собирай и гадай, где поставить,и множество платьев красивых купи.Бормочется? Видно, устала ворочаться?Ты в сон завернись и окутайся им.Во сне можно делать все то, что захочется,все то, что бормочется, если не спим.Не спать безрассудно,
и даже подсудно, —ведь все, что подспудно, кричит в глубине.Глазам твоим трудно. В них так многолюдно.Под веками легче им будет во сне.Любимая, спи… Что причина бессонницы?Ревущее море? Деревьев мольба?Дурные предчувствия? Чья-то бессовестность?А может, не чья-то, а просто моя?Любимая, спи… Ничего не попишешь,но знай, что невинен я в этой вине.Прости меня – слышишь? — люби меня – слышишь?хотя бы во сне, хотя бы во сне!Любимая, спи… Мы на шаре земном,свирепо летящем, грозящем взорваться, —и надо обняться, чтоб вниз не сорваться,а если сорваться — сорваться вдвоем.Любимая, спи… Ты обид не копи.Пусть соники тихо в глаза заселяются.Так тяжко на шаре земном засыпается,и все-таки — слышишь, любимая? — спи…И море – всем топотом, и ветви – всем ропотом,и всем своим опытом — пес на цепи,а я тебе – шепотом, потом – полушепотом,потом – уже молча: «Любимая, спи…»11 октября 1963, Гульрипш
Зрелость любви?
Значит, «зрелость любви»? Это что ж?Вот я сжался, я жду. Ты идешь.Встреча взглядов! Должен быть вздрог!Но – покой… Как удар под вздох!Встреча пальцев! Должен быть взрыв!Но – покой… Я бегу, чуть не взвыв.Значит, все — для тебя и меня?Значит, пепел — зрелость огня?Значит, зрелость любви — просто родственность,да и то — еще в лучшем случае?Это кто ж над нами юродствует,усмехаясь усмешкой злючею?Кто же выдумать мог посметьлживый термин в холодной умелости?У любви есть рожденье и смерть.У любви не бывает зрелости.Ночь с 11 на 12 октября 1963, Гульрипш
«Кто самый острый, современный…»
Кто самый острый, современныйписатель? – спорит целый мир.Знаток я, может, не отменный,ну, а по-моему – Шекспир.И вечность гамлетовской темыприбоем бьется о вискисейчас, когда в одном смятеньеи гении и дураки.И, руки мысленно ломая,под реактивный свист и гуд,спеша к метро или трамваям,толпою гамлеты бегут.Артисты просто жалко мямлятв сравненье с басом бурь и битв,когда и шар земной, как Гамлет,решает: «Быть или не быть?»14 октября 1963, Гульрипш.
Два города
В. Аксенову
Я, как поезд, что мечется столько уж летмежду городом Да и городом Нет.Мои нервы натянуты, как провода,между городом Нет и городом Да!Все мертво, все запутано в городе Нет.Он похож на обитый тоской кабинет.По утрам натирают в нем желчью паркет.В нем диваны – из фальши, в нем стены – из бед.В нем глядит подозрительно каждый портрет.В нем насупился замкнуто каждый предмет.Черта с два здесь получишь ты добрый совет,или, скажем, привет, или белый букет.Пишмашинки стучат под копирку ответ:«Нет-нет-нет… Нет-нет-нет… Нет-нет-нет…»А когда совершенно погасится свет,начинают в нем призраки мрачный балет.Черта с два — хоть подохни — получишь билет,чтоб уехать из черного города Нет…Ну, а в городе Да – жизнь, как песня дрозда.Этот город без стен, он – подобье гнезда.С неба просится в руки любая звезда.Просят губы любые твоих без стыда,бормоча еле слышно: «А, – все ерунда…» —и сорвать себя просит, дразня, резеда,и, мыча, молоко предлагают стада,и ни в ком подозрения нет ни следа,и куда ты захочешь, мгновенно тудаунесут поезда, самолеты, суда,и, журча, как года, чуть лепечет вода:«Да-да-да… Да-да-да… Да-да-да…»Только скучно, по правде сказать, иногда,что дается мне столько почти без трудав разноцветно светящемся городе Да…Пусть уж лучше мечусь до конца моих летмежду городом Да и городом Нет!Пусть уж нервы натянуты, как провода,между городом Нет и городом Да!17 ноября 1963, Суханово
«По улицам…»
По улицам, стритам, по рю и по кайесвы после работы идете, толкаясь.Я с вами смыкаюсь и в этом не каюсь.Вы очень устали. Вы нервными стали.Вы недра вспластали. До звезд вы достали.Но кажется мне — вы еще не настали.В зубах ваших «Кэмел», «Житан» или «Новость»,и каждый из вас, как отдельная повесть,отдельное сердце, отдельная совесть.Под каждым беретом, ушанкой, сомбреробезмерности мира отдельная мера,в отдельное что-то отдельная вера.А вы за абсентом, за водкой, за кьянтиотдельными быть хоть на миг перестаньтеи в ваших глазах человечеством станьте.Сложите, к великому братству готовясь,отдельные повести — в общую повесть,отдельные совести — в общую совесть.Мне все это хочется вам напророчитьи в этом пророчестве не опорочитьвсе то, что желал бы я в жизни упрочить.Нет, я не прошусь ни в пророки, ни в судьи,но вы уж простите — подобно зануде,вам, люди, твержу я: «Мы люди. Мы люди.Мы люди. Мы строим, огрызчиво ропщем,друг друга при случае радостно топчем,а наша отдельность — ведь ложная, в общем.Мы люди. Отдельными мы не бываем.Других забывая — себя забываем,других убивая — себя убиваем…»1963
Так уходила Пьяф
И
был Париж, был зал, и перед залом,на час искусство прыганьем поправ,острило что-то и вертело задом…Все это было – приложенье к Пьяф.И вот она вошла, до суеверьяпохожая на грубого божка,как будто в резвый скетч, ошибшись дверью,усталая трагедия вошла.И над белибердою балаганнойона воздвиглась, бледная, без сил,как будто бы совенок больноглазый,тяжелый от своих разбитых крыл.Кургузая накрашенная кроха,она, скрывая кашель, чуть жива,стояла посреди тебя, эпоха,держась на ножках тоненьких едва.На нас она глядела, как на Сену,куда с обрыва бросится вот-вот;и мне хотелось кинуться на сценуи поддержать – иначе упадет.Но – четкий взмах морщинистой ручонки!Вступил оркестр… На самый край онаступила… Распрямляясь обреченно,дрожа, вобрала музыку спина.И вот запело, будто полетело,упав от перевешивавших глаз,хирургами искромсанное тело,хрипя, переворачиваясь, – в нас!Оно, летя, рыдало, хохотало,шептало, словно бред булонских трав,тележкой сен-жерменской грохотало,сиреной выло. Это было – Пьяф.Смешались в ней набаты, ливни, пушки,заклятья, стоны, говоры теней…Добры, как великаны к лилипутке,мы только что невольно были к ней.Но горлом горе шло, и горлом – вера,шли горлом звезды, шли колокола…Как великанша жалких Гулливеров,она, играя, в руки нас брала.А главным было в ней – артисте истом,что, поджидавшей смерти вопреки,шли ее горлом новые артисты, —пусть оставляя в горле слез комки.Так, уходя со сцены, Пьяф гремела,в неистовстве пророчествуя нам.Совенок пел, как пела бы химера,упавшая на сцену с Нотр-Дам!1963
Монолог автомата-проигрывателя
Я — автомат в кафе на рю Жосман.В моем стеклянном чреве пластинки на смотру.Я на радость вам и на ужас вамцелый день ору, целый день ору.Тишина опасна. Нелояльна она.Чтобы ее не было, внимательно слежу.Мыслями беременна тишина.Вышибалой мыслей я служу.Сам хозяин ценит работу мою.Ловко я глотаю за сантимом сантим.Запросы клиентуры я сознаю —я ей создаю грохочущий интим.Вам Джонни Холлидея? Сильвупле!От слабости дрожит соплюшка под Брижитт.Пластмассовыми щупальцами роюсь в себе,и вот он, ее Джонни, под иглой визжит.Седенький таксист присел на стул,приглядываясь к людям, будто к миражу.Что вы заскучали, месье подъесаул?Я вам «Очи черные» вмиг соображу.Входит в дверь старушка. С нею – мопс.Кофе и ликеру? Сильвупле, мадам!Я вам перекину в юность вашу мост —арию Карузо я поставлю вам.Только иногда о своей судьбетревожно размышляю, тамуре запустя,какую бы пластинку я поставил сам себе.А я уже не знаю. Запутался я.Может быть, ничто до меня бы не дошло,может быть, ничто не пришлось бы по нутру.У автомата вкуса быть не должно.За что мне заплачено, то я и ору.1963
Нефертити
Как ни крутите, ни вертите,существовала Нефертити.Она когда-то в мире ономжила с каким-то фараоном,но даже если с ним лежала,она векам принадлежала.И он испытывал страданьяот видимости обладанья.Носил он важно облаченья.Произносил он обличенья.Он укреплял свои устои,но, как заметил Авиценна,в природе рядом с красотоюлюбая власть неполноценна.И фараона мучил комплекснеполноценности… Он комкалсалфетку мрачно за обедом,когда раздумывал об этом.Имел он войско, колесницы,ну а она — глаза, ресницы,и лоб, звездами озаренный,и шеи выгиб изумленный.Когда они в носилках плыли,то взгляды всех глазевших былиобращены, как по наитью,не к фараону — к Нефертити.Был фараон угрюмым в ласкеи допускал прямые грубости,поскольку чуял хрупкость властив сравненье с властью этой хрупкости.А сфинксы медленно выветривались,и веры мертвенно выверивались,но сквозь идеи и событья,сквозь все, в чем время обманулось,тянулась шея Нефертитии к нам сегодня дотянулась.Она — в мальчишеском наброскеи у монтажницы на брошке.Она кого-то очищает,не приедаясь, не тускнея,и кто-то снова ощущаетнеполноценность рядом с нею.Мы с вами часто вязнем в быте…А Нефертити? Нефертитисквозь быт, событья, лица, датывсе так же тянется куда-то…Как ни крутите, ни вертите,но существует Нефертити.1963
«Не радуйтесь чрезмерно вашей радости…»
Не радуйтесь чрезмерно вашей радости,когда она девчонкою хохочет,и, язычок высовывая, дразнитсяи замечать нерадостей не хочет.То с куклою любви она играется,то обруч славы катит вдаль бездумно,не замечая горького неравенствасо всеми, кто без обруча, без куклы.Пусть прыгает, пусть бьет в ладошки ладушки,но пусть потом, придя домой в молчанье,сев на колени, словно к мудрой бабушке,совета спросит радость у печали…1963
«Жизнь делает нас маленькими часто…»
Жизнь делает нас маленькими часто,возможное величие губя.«Ты маленький!» – вокруг шипят несчастья,подстерегая мстительно тебя.«Ты маленький!» – хохочет быт глумливо,заботами и дрязгами круша.«Ты маленький!» – грохочут в небе взрывы,тебя в траву вдавив, как мураша.«Ты маленький!» – стучит бесстрастно маятник. —Ты никуда от смерти не уйдешь!«Ты маленький! Ты маленький! Ты маленький!» —в ладоши бьет, приплясывая, ложь.Но помни в самой трудной полосе,назло всей дряни мира не отчаясь:еще под сердцем матери качаясь,мы изначально гениальны все.Ты человек. Тебе лишь то под стать,что подобает всем бессмертным ликам.Надумана задача – стать великим.Твоя задача – маленьким не стать.1963