Собрание сочинений. Том 5. Покушение на миражи: [роман]. Повести
Шрифт:
Но Самсон Попенкин еще в молодые годы, в бытность репортером, умел, как никто, мастерски совершать так называемые, «интервью со взломом». Его направляли на самые неприступные, на самые замкнутые объекты, к подозрительным личностям с двойным дном, кому было что прятать. И всегда Самсон Попенкин находил отмычку, вскрывал, раскалывал, вламывался в тайники человеческой души, заставляя показывать укрытое.
И сейчас он наметанным глазом уловил трещинку в монолитном объекте с излишне волевым подбородком. Этот Сидоров-Гусь боится его, представителя известной газеты, за ним — можно поручиться — существуют грешки, которыми
И Самсон Попенкин начал действовать — с располагающей улыбкой, воплощенная любезность.
— Иннокентий Павлович, я нисколько не сомневаюсь, что вы внимательно следите за нашей газетой.
— Не безграмотный. И газетки почитываем, и все прочее.
Не столь опытный репортер непременно поставил бы под сомнение ответ Сидорова-Гуся: «Заливай, сукин сын, так, мол, я тебе и поверил. По морде видать, как ты начитан». Но Самсон Попенкин хорошо знал, сколь обманчива бывает человеческая внешность. Этот Сидоров-Гусь свои духовные силы растрачивал вовсе не на слесарно-ремонтные работы в автотранспортной конторе помер пять, а вот в таких, более чем скромных, забегаловках за кружкой пива. А нельзя проводить целые дни напролет за пивной кружкой и молчать. Без приятной беседы — известно всякому — не тот вкус пива и никакого удовольствия от проведенного времени. А беседа приятна только тогда, когда ты оглушаешь собеседников своими знаниями, своей осведомленностью. Их черпают в первую очередь — из газет, и не только из газет.
Никто не подсчитал, сколько по забегаловкам скрывается незримых миру знатоков? Кто не сталкивался с завсегдатаями, со стоном читающими не только «Русь кабацкую» Сергея Есенина, но и всего этого поэта «насквозь». Но бывают и уникумы. Например, года три назад в китежских пивных еще можно было столкнуться с человеком неприметной наружности и неопределенных занятий, который шпарил наизусть не Есенина и не старозаветного «Луку», а солидного философа-идеалиста Шопенгауэра, познавшего секреты «Житейской мудрости», — где он только такого выкопал? Его — от корки до корки! Из слова в слово! Ну, а знатоков международного положения, кладущих на лопатки и Никсона, и Помпиду, и Голду Мейер — господи! — да чуть ли не каждый такой, кто сдувает на пол пивную пену. Это уж, так сказать, тот политминимум, без которого за версту обходи места, откуда тянет бражным душком. А Иннокентий Сидоров-Гусь наверняка по-забегаловски образован. Скорей всего, даже высоко.
— Но письме читателя Сидорова вы, конечно, многое можете сообщить.
— Свое мнение имею.
— А именно?
— Ну да, так я его вам и выложил.
— Э-э, я пива заказать забыл. Пропустим по кружечке?
— Не в пиве дело — в прынципах! У вас оне загнулись не на ту сторону.
Как и следовало ожидать, Сидоров-Гусь оказался закаленным бойцом забегаловок.
— Неужели ваши личные взгляды, Иннокентий Павлович, отличаются от тех, что высказаны в письме? — Вопрос с изумлением и смиренностью.
— Сравнили
Настало время нанести удар.
— Иннокентий Павлович! — с нужной торжественностью произнес Самсон Попенкин. — Что заставляет вас быть столь двуличным?
У Сидорова-Гуся дрогнул излишне волевой подбородок.
— Виляете, Иннокентий Павлович! Не знаю только — зачем?
Но Сидоров-Гусь быстро пришел в себя:
— Вы меня на понт не берите! Не из таковских, не испугаюсь!
— У нас есть веские основания считать, что ваши взгляды, Иннокентий Павлович, полностью… пол-нос-тью!.. совпадают с письмом, опубликованным нашей газетой.
— Эва!
— И вы прекрасно знаете — почему!
— Чего вы со мной в жмурки играете? Говорите уж напрямки.
— Нет, Иннокентий Павлович! Нет! Ваша очередь говорить прямо.
— Ишь, ловчило. Сам чегой-то выплясывает, а на меня пальцем кажет. Разберись, поди.
— Вспомните, Иннокентий Павлович, кто автор того нашумевшего письма?
— Ну, помню. Тоже какой-то Сидоров. С нашей фамилией только собаки по городу не бегают.
— Ошибаетесь. В нашем городе всего три И. Сидорова.
— Ну и что? Мне-то какое дело.
— Один из этих Сидоровых живет в Москве, здесь только числится. Второй — древний старик, второй год не подымается с постели, грамоты почти не знает, газет не читает…
— Мне-то какое…
— А третий И. Сидоров — это вы! — с металлом в голосе объявил Самсон Попенкин.
— Слушай, ловчило, — рассердился Сидоров-Гусь. — Что ты от меня хочешь?
— Истины!
— Чего-о?..
— Иннокентий Павлович, у нас есть все основания подозревать, что вы автор знаменитого письма.
Сидоров-Гусь минуту-другую стоял с отвалившейся — столь волевой! — челюстью, стоял и завороженно помаргивал, наконец подал слабые признаки жизни:
— Н-ну, дела-а!
— Учтите, Иннокентий Павлович, мы пользуемся только проверенными сведениями.
— Я, как его… автор! Н-ну, забавники…
— Может, вы укажете нам на другого, скрывающегося Сидорова?
— Да идите вы!.. Не знаю и знать не хочу никаких скрывающихся!
— Вот и мы так считаем — других нет, вы единственно возможный Сидоров.
— Считайте. Только не писал я… В жизни не случалось. Эва, навесили!
— Отказываетесь?
— Отказываюсь!
— Решительно?
— Да уж само собой.
— Тогда… — Самсон Попенкин посуровел. — Нам придется кой-кого попросить, чтоб выяснили.
— И выясняйте себе… Без меня.
— В первую очередь выяснять будут, Иннокентий Павлович, кто вы такой, чем вы дышите?
Самсон Попенкин не ошибся — Сидоров-Гусь носил в себе трещинку, сейчас она с хрустом подалась, раскалывая этот кряжистый характер. Некоторое время Сидоров-Гусь темнел лицом и молчал, затем попробовал вильнуть в сторону:
— Да может, вовсе никакой не Сидоров написал вам, может, кто-то Сидоровым подписался?..
— Тем более следует выяснить.
Что можно на это возразить? И так — выяснение, и — эдак. А именно их-то и хотел избежать Сидоров-Гусь.
— Но не писал же!.. Не писал ничего!.. Не наговаривать же на себя, когда не было!
Самсон Попенкин, поскучнев лицом, взял шляпу со столика:
— Упрямы вы, однако… Всего хорошего.
— Стойте!
Сидоров-Гусь окончательно треснул — и вдоль, и поперек.