Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк
Шрифт:
Проснулся дедушка Арефий, свесил с полатей седую голову с серебряным клином бороды:
— Никак, вы чаевать собрались?
— Слезай, деда! Я тебе саечку свежую купил, — поспешил порадовать старика Митя.
Наскоблив ножом крошек от плитки чая, Фрося бросила их в котелок, бурлящий на тагане, потом стала собирать на стол: достала из шкафчика единственную фарфоровую чашку, эмалированные кружки, стеклянную вазочку с мелко-мелко наколотым сахаром. Нарезая пшеничный хлеб, вздохнула, пожалев о кругликах, и принесла из сеней кусок
— Пировать так пировать!
— Правильно, мировое событие произошло — не грех и чаю выпить! — задорно отозвался Харитон. — Теперь жизнь должна взыграть по-новому, по-хорошему. Власть Советам — пролетариям дорогу. Старые порядки побоку.
Митя улыбнулся спокойно и ласково, блестя такими же, как у Фроси, черными глазами:
— Не просто все переиначить! Были мы вчера с ребятами еще на одном митинге в цирке Камухина. Там ораторов выступала тьма-тьмущая. Насчет будущей жизни толковали. По всей видимости, интеллигенты в союзе с буржуями страной управлять будут. А нам, рабочим, придется прежде культурой овладевать.
— И ты согласный с этой брехней? — сразу ожесточился Харитон. — Что вас с батей нынче повело? Ну, батя — куда ни шло: он эсеров с народниками путает. Заслуги их боится умалить. Но народники давно уж повымерли, а эсеры ладят рабочему классу на голову сесть. Восьмичасовой день у нас самих давно в программе, о национализации промышленности они ни гугу, войну прекратить не хотят, а насчет земли подпевают помещикам. Чему у них учиться? Кому нужна ихняя культура?
Митя смущенно повел крутыми плечами.
— Я еще не разобрался толком. Да не фырчи ты на меня! Мы ведь правда без понятия — как, например, производство наладить. Образования у нас нету, а страной править — не на тройке с бубенцами кататься!
— Эка рванул! — Дед Арефий, опустив в кружку кусок сайки, чтобы размякла, посмотрел на оживленные лица внуков, грозя кому-то крючком пальца, сказал. — Ишь удумали! На тройке, ежели плохой кучер, сразу на столб налетит либо об угол трахнется. А страной-то от веку всякие адиоты правили, и ничего, никакая холера их не брала.
— Ты о чем, деда? — Харитон недоуменно вскинул рыжие брови, нагнав морщины на широкий, упрямо выставленный лоб.
— О том самом. Чай, уж не хуже этих обормотов управимся на пользу трудящемуся народу.
— Во, видал! — торжествуя, сказал Мите Харитон. — За такую премудрость, деда, я тебе завтра две сайки добуду.
Дед Арефий добродушно улыбнулся:
— Нонче, ребятки, хороших саек нету. Для саек тесто идет крутого замесу, шибко битое. А пекари свою выгоду смекают — привесу на жидком тесте добиваются. Кругом расчет. И я тянусь за куском помягче: съел зубы-то. Теперича дела получше пойдут — вставлю себе железные.
— Золотые, дедушка! — смеясь поправил Митя.
— На кой они мне, золотые-то? Опять за буржуями гнаться? Этакой культурой я овладевать не желаю. Однако золотое колечко для Фросеньки, когда замуж ее станем выдавать,
Фрося вспыхнула, чуть не опрокинув свою чашку, но в дверь кстати ввалился Костя Туранин, приплясывая, потопывая застывшими на морозе отцовскими сапогами.
— Здорово, дружки! Дедушке Арефию — почтение!
Радостный, он подошел к Фросе, натолкнулся на отчужденный, почти враждебный взгляд и сразу притих: смуглое лицо будто увяло без улыбки.
— Садись с нами чаевать, сынок! — Дед радушно засуетился: принес кружку, отломил кусок сайки. — Присаживайся, погрейся чайком. Видно, в город бегал?
Костя кивнул, скинув полушубок, молча уселся на скамью.
— Чего надулся? — дружелюбно спросил Митя, он сразу уловил причину перемены в настроении приятеля, бросил взгляд на сестру и удивился тому, как мгновенно посуровела она.
«Отчего невзлюбила Костю? Друзья ведь с малых лет! Парень славный, работящий, скромный».
— Нет, братцы, скромность теперь надо побоку! — словно проникнул в Митины мысли Харитон. — Если дело до рукопашной дойдет, я от Левашова и Заварухина не отстану.
— Против кого драться-то будете? — спросила Фрося, не скрывая тревоги.
— Да ведь все старое на месте осталось. Посмотрел я, какое ликование на митингах было. Буржуи, офицерня, господа с дамами целовались, как в Христов день. Значит, рады они, что Николашку взашей из дворца вытолкали. Всем он осточертел со своей немецкой мадамой. Но эти господа теперь тоже кадило раздуют — другого золотого кумира из запаса вытащат. Поэтому и ораторов с каждым днем нагоняют, чтобы у рабочих в мозгах затмение сделать. Вот Митяй уж попался — поверил, что надо идти на выучку к культурному капиталу.
— А ты всегда торопишься. Надо самим разобраться, что к чему. Зачем петь с чужого голосу?
Харитон вскочил со скамьи, стукнул кулачищем по своей широкой груди:
— За версту чую чужаков! Если подпеваю, так не меньшевикам да эсерам, как некоторые, а ученикам Ленина: Александру Коростелеву, Петру Алексеичу Кобозеву.
— Кобозева я тоже слышал не раз, — сказал Митя, которого не так легко было вывести из равновесия. — Очень располагающий товарищ: бородка интеллигентная и смеется хорошо. Я веселых люблю.
— Нет, вы посмотрите на этого недотепу! — опять взорвался Харитон. — Разве сила Кобозева в веселости?
— Веселье, внучек, лучше богатства, — вступился дед Арефий, утирая полотенцем распаренное после чая лицо. — Веселый человек всегда к себе располагает.
— С вами не сговоришься! — Харитон, не замечая молчания Фроси и Кости, махнул в досаде тяжелой рукой. — Спасибо, хоть добрым нравом завоевал тебя, Митяй, Петр Алексеич. А смеется он… точно: хорошо смеется. — И Харитон сам заулыбался. Осененное щетиной рыжих жестких волос, круглое лицо его с ямкой на твердом подбородке засветилось, как солнышко.