Собрание сочинений.Том 5. Дар земли
Шрифт:
— Вот тут вы будете жить. А обедать и ужинать мы ходим в столовую. Нравится вам здесь? Смотрите: какой вид из окна чудный! Завтра мы с Алешей купим стол, стулья, шкафчик. Здесь ванная. В нашем доме горячая вода круглые сутки. Ну, еще бы! У нас все, точно в московских Черемушках. Сейчас я Алеше позвоню.
И по тому, как молоденькая женщина распоряжалась в доме, а потом разговаривала с Алексеем по телефону, дед Матвей окончательно убедился: она его невестка! И никакая это не шутка, а самая что ни на есть горькая правда-истина.
«Алеша, головушка ты моя неразумная,
Скорбные мысли деда Матвея были прерваны звонким плеском воды в ванной и голосом юной невестки, возвестившим:
— Уже готово. Можно бриться, а потом искупаетесь.
Направляясь в ванную, Матвей Груздев вспомнил Марфеньку, жену старшего сына Петра. Облюбовал ее Петр за красоту, за синие глаза да косы до пят, а эта королевна оказалась алчной и хитрой мещанкой; загубил он с ней почетное звание нефтяника, а потом и партийный билет потерял. Перекроила Петра по-своему дошлая Марфенька, заставила его заведовать складом, понуждала к хищениям, а там пошло-поехало: построил Петр дом в Баку, завел сад и сделался прижимистым хозяином-торгашом.
Покрывая лицо белыми хлопьями пены, припомнил еще Матвей Груздев, как в голодный год ходила его покойная жена на Петрову дачу попросить у сына фунтов пять муки. Муки Марфенька не дала. Работница, сжалясь над голодной матерью хозяина, смиренно стоявшей у дверей кухни, подала ей лепешку прямо со сковороды, подала и заметалась: «Сама идет! Прячь скорей!» и растерявшаяся женщина сунула горячую лепешку за пазуху.
Глядя на себя в зеркало, Матвей будто наяву увидел, как жена, вернувшись домой, молчком распахнула кофту и показала багровый ожог на груди.
«Вот они какие бывают, невестушки! А годами под пару были Петр с Марфенькой… Зря ты, старик, трунил над первым браком Алексея. И сейчас к чему ощетинился: та, вишь, старой показалась, эта больно молодая! Что нужды в том! Была бы добрая, да ласковая, да с мужем в согласии жила».
— На заводе, значит, работаешь, Надежда Дмитриевна? — спросил он, сидя после ванны за стаканом чая с твердыми, словно из дерева выточенными, камскими бубликами. Фрукты, еще хранившие тепло бакинского солнца, красовались на круглом фаянсовом блюде.
— Зовите меня просто Надя. Меня везде так зовут: Надя Дронова.
Она тоже села за стол, не выпуская из рук книжки, прямая как струнка, с сильными, хорошо развитыми плечами, но бледная и что-то очень уж серьезная для своих лет: даже шутливое величание по отчеству не приняла!
— Не Груздева, стало быть?
— Нет, фамилию прежнюю оставила.
— Регистрировались все-таки?
— А как же!
Дед Матвей облегченно вздохнул, утопив в стакане ложкой кусок бублика, — слишком крепкий для его старых зубов, — полюбопытствовал:
— Что так за книжку держишься? Интересная, видать?
— Очень! О новых автоматических приборах… Самое главное сейчас на нашем заводе — автоматика.
— Ну, уж
Надя рассмеялась.
— Как вы смешно сказали! Но по существу верно. — И хотя была она молода-молодешенька, ее смех не обидел старого бурильщика. — Наши перегонные аппараты — это громаднейшие сооружения.
Надя снова пристально взглянула на гостя.
Матвей Груздев не похож на Алексея, и Надя поняла, что ей нелегко будет называть его отцом. Она вообще чувствовала себя неуютно в этой еще не обжитой квартире. «Неужели я случайно попала сюда?» — пришла пугающая мысль. Стремясь рассеять закравшееся сомнение, Надя подумала о «главном такелажнике», как полушутя называли на заводе Груздева, так привлекавшего ее там своей кипучей энергией, и сникла.
Да, он умен, добр, он покорял ее своей замечательной деятельностью, славой, наружностью. Все в нем нравилось ей, и всего этого оказалось мало для семейного счастья: она стеснялась и боялась его страстных порывов. Но природное упорство заставляло ее бодриться не только перед близкими людьми, но, не сознавая того, и перед собою.
Спохватясь, Надя стряхнула оцепенение задумчивости, попробовала вообразить свекра в роли няньки когда-то маленьких его сыновей, неожиданно засмеялась.
— У вас внучата есть? Они такие смешные, эти малыши!
Глаза у деда Матвея тепло засветились.
— А ты… детишек любишь?
— Очень люблю.
Прислушалась и не спеша, легко направилась к входной двери.
— Алеша идет!
Груздев вошел, и так сразу просияло и похорошело его лицо при встрече с молодой женой, что дед Матвей не мог не возрадоваться: «Значит, совет да любовь у них!» Но мысленно плюнул три раза, чтобы не сглазить запоздалое счастье сына.
— Ну что, папаня, нравится тебе Надюша? — Алексей взял ее за руку, подвел к отцу. — Вот она, жена моя и судьба моя.
— Красивая жена, сынок, дай бог, чтобы и судьбой для тебя она оказалась счастливой, — серьезно, даже истово ответил старый Груздев, и Алексей, в глубине души боявшийся насмешек отца, благодарно обнял его.
— А за хозяйством я у вас буду следить, — заявил дед Матвей, взглянув на стакан с остывшим чаем, в котором плавал разбухший кусок бублика. — Вы люди молодые, занятые, да и дома все в книжку смотрите. Вам, конечно, не до уюта, а без него жилье ровно заезжий двор.
— Спасибо, отец, а теперь едем в столовую: обедать пора.
По дороге, посматривая из машины то на город, то на соседку-шофера Глендем, отчего-то неприятно задевшую его своей обольстительной и надменной внешностью, дед Матвей говорил:
— Надо, чтобы в доме цветы были: розы, гортензии. Я за ними ухаживать хорошо умею. На окна занавески повесим, чтобы канцелярией не пахло. И обязательно телевизор и чтобы ковер на полу… Какова будет ваша резолюция?
— Принимаем, — сказала Надя весело. — Мы с Алешей решили так: поменьше вещей, да побольше людей. А со стороны, наверно, кажется, что мы просто не любим свою квартиру.