Собрание сочинений.Том 5. Дар земли
Шрифт:
— Ты что-то заговариваться начал! — сердито заметил Груздев, и все рассмеялись.
Во время весенней ростепели, когда трудности со снабжением дошли до крайности, одна из четырех скважин разведочной конторы опять выдала вместо нефти воду. Это был день всеобщего уныния.
— Тузик — собака, и то понял: худо будет, — воет, — мрачно сообщил Груздеву Джабар Самедов. — Нефти нет! Долот нет! Троса тоже нет! Жрать скоро не дадут за все наши подвиги. — И, повторив навязчивую припевку, так двинул кулаком по краю стола, что подскочили
Джабар, набычившись, глядел на вспухшее от удара ребро ладони, на скулах медленно дотлевал, остывая, багрец гневного румянца; заговорил с запинкой, стараясь не показать смущения:
— Извиняй, Алексей Матвеевич. Знаешь, сердце тоже вспухло — дышать нечем. Вот задохнулся и сдуру грохнул. Ну, скажи, пожалуйста, куда девалась нефть?
Груздев, словно в замешательстве, медленно вытирал долетевшие брызги грязи с рукава старенькой гимнастерки, чуть не лопавшейся на его могучих плечах.
— Может быть, не добурили до нефтеносного пласта. Может быть, сели на край структуры. Так или иначе, но обидно, Джабар! Да еще в ответственный для страны момент. Позорный промах, я считаю. Устанут в центре отмечать наши неудачи.
Джабар Самедов сокрушенно:
— Устанут. Вот мы сейчас бурим… Извелись все, злые стали. Я Низамову предъявил: «Давай нефть, водокряка несчастный, душа из тебя винтом!»
— А ты сам не водокряка? Сколько раз твои скважины плевались водой!
— Скважины — да… Но сам-то я водку предпочитаю, а Ярулла — как русская баба, что из святой проруби кувшинчиком черпает. Если не будет удачи — сопьюсь! На Каспий сбегу! Удавлюсь!
— Ну, это ты, брат, уже в истерику ударился. — Голос Груздева отвердел, привычная суровая морщина глубже залегла между бровями. — Нечего психовать! Удачам всякий дурак рад, а вот горечи хвати через край, да сумей устоять. Тогда тебе и цена будет совсем другая.
— Ладно, если добьемся чего! — пробормотал Джабар Самедов, напяливая выпачканную глиной кепчонку и пятясь к выходу.
Хотелось ему многое высказать Груздеву; с некоторых пор одолевала даже потребность поговорить о Зарифе, но не поворачивался язык завести разговор о любви с человеком, не изжившим свое сердечное горе.
Недавно, когда вытаяла из-под остатков зимних сугробов рыжая травяная ветошь и дороги сочились, хлюпали влагой, Самедов забрел на русское кладбище. Там пахло мокрой землей, сопревшим березовым листом. Сквозь красноватые прутья оголенных вершин и белый частокол стволов кротко смотрело на черные кресты чистое небо, по которому летела стая гусей. Кто-то из охотников далеким выстрелом расстроил говорливый треугольник: птицы, спутав строй, взмыли выше, оглашая воздух звучным перекликом, и, засмотревшись на них, тонущих в голубой глубине, Джабар Самедов едва не наскочил на Груздева, сидевшего на пеньке у холмика недавно набросанной, еще не осевшей земли.
Джабар смутился, будто его уличили в любопытстве: Груздев плакал. Таким далеким, безмерно усталым взглядом окинул он Джабара, так помято было его лицо с проступившими скулами и покрасневшими веками, что буровой мастер,
Горе Груздева привлекло и расположило Самедова. Захотелось подойти и сказать Алеше: «Давай, друг, поговорим. Отчего жизнь скупа? Запросто одаривает она людей горьким до слез, но где та радость, которую каждый по-своему ищет? Если я захочу стать таким, как ты, сколько труда надо потратить, сколько штанов протереть, сидя над книжками! А сделаться забулдыгой вроде меня — будто по скользкой дорожке вниз. Подниматься во сто раз тяжелее, но почему находятся чудаки, идущие всю жизнь только вперед да выше?»
И теперь, выйдя от Груздева, Самедов подумал со стыдом и раскаянием: «А я кричал ему: „Сопьюсь! Удавлюсь! Сбегу на Каспий!“ Ох, любишь ты, Джабар, ехать на спине по гладкой дорожке. Давай на буровую! Давай смотреть с бурильщиками геологический разрез скважины! С Семеном потолковать надо. Может, взять ниже горизонтом против глубины, заданной по проекту?»
Чем ближе подходили буровики к этой заветной глубине, тем накаленнее становилась атмосфера в поселке. Все напряглось в ожидании.
— Чего я так хотел? Ничего я так не хотел, как сейчас хочу посмотреть на нефть. — Ярулла Низамов залпом выпил воды и почти со страхом глянул в ковш: на донышке еще плескалась, блестела светлая жидкость. Отвернувшись, он тихонько слил ее на землю, сплюнул и придавил это место носком грубого сапога.
— Ворожишь? — с тихой злостью спросил Егошка Тумаков, сидевший вместе с другими буровиками на оставленных возле будки тракторных санях-полозьях, пока перфораторная бригада заканчивала прострел обсадной колонны. — Не поможет тут ни поп, ни дьявол. Если она там, то мы ее возьмем — никуда не денется, а если давно уже выдохлась? Может ведь и так быть, братцы разбойники! Не зря некоторые ученые на горло нам наступают: заткнитесь, мол, со своими буровыми. Что ж, ведь здесь не то что удача — брага, а неудача — квас. Не ведро барды выплеснуть: миллионной стоимости дело. Не удастся, на горбу отдастся.
— Лучше ты заткнись! — Ярулла, побелев, подскочил к Егошке, поднес к его толстому носу увесистый кулак. — Вот это видел! Да? Я тебе так на горбу сыграю, что забудешь про барду, про брагу и про своих больно ученых…
— Ты, никак, спятил, Низамов! — Егошка невольно отшатнулся. — Разве я для того тебя на соревнование вызвал, в кружок завлекал, старался?
— Нечего на кулаках ходить! — притворно строго окрикнул Джабар, которому выходка Яруллы напомнила то, как он сам взорвался в конторе Груздева. «Скоро все тут психами станем», — подумал он и вслух. — Наше дело бурить побыстрее да от аварий беречься. С учеными спорить мы не годимся. Если уж Ярулла взялся кулаками махать, то я на первом же диспуте своим врагам носы бы расквасил.