Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый
Шрифт:
Отель «Счастливый рыбак». Свободны № 53, 54,55. Восток — 30 мин.
Отель «Калабрия». Свободны № 289,290, 291 и 67. Юго-Зап. — 15 мин.
Отель «Веселый пилот». Свободны № 1, 683, 700. Юго-Зап. — 40 мин.
Отель «Страна советов». Свободны № 6–400 Юго-Запад — 1 ч. 30 мин.
Отель «Ночные звезды». Свободны № 87–400. Юго-Запад — 1 ч. 05 мин.
Отель «Грядущее». Свободны все номера. Юго-Запад — 2 часа.
Отель «Бронзовые кони». Свободен № 6. Юго-Запад 5 мин.
Отель «Бронзовые кони» показался Стельмаху наиболее подходящим местом остановки, предоставляя то неоспоримое удобство, что был расположен в пяти минутах ходьбы от аэровокзала. Для
Протянув руку к механическому гиду, он перевел эмалированный валик и, когда против слов «Бронзовые кони» встала надпись; «Все номера заняты», Павел вышел из аэровокзала, направляясь на юго-запад.
У южного турникета аэровокзала дороги расходились на запад, юго-запад и юго-восток. Длинная светящаяся стрела показывала путь к юго-западным отелям и санаториям, и в этом направлении Павел зашагал, вдыхая полной грудью терпкий запах магнолий и теплый воздух лаванды.
По-ночному освещенная аллея стройных кипарисов тянулась в гору, над которой стояли отсветы близких огней. Ночная тишина нарушалась далеким шумом моря и шарканием ног по асфальту.
Был полночный час, когда Стельмах дошел до сияющего огнями отеля. Стараясь не шуметь, Павел открыл двери, отыскал по указателю шестой номер и, опустив в автомат свою трудовую карточку, которая тотчас же встала под номер шесть, прошел безмолвным коридором в номер.
Утреннее солнце застало Стельмаха одетым. Приняв ванну, он вышел на балкон, с которого открывался вид на синюю ширь моря, дымящуюся туманами. Вдали, вырастая мачтами и трубами, плыли караваны кораблей. Гидропланы сновали в лазурном воздухе, наполняя утро уверенным гулом машин.
В памяти Павла всплыли старинные стихи поэта сурового века:
Выйдя в ночь задолго до рассвета, Как мешок, утрясся в океан С палевыми мачтами корвета, С желтыми прожилками туман.У мола поднимались в лазурь ажурные руки кранов. В рассветном серебре дымили сотни пароходных труб; с утренним уловом спешили неуклюжие тралеры, пробираясь сквозь строй теплоходов, рефрижераторов и трансатлантических кораблей, стоящих на рейде; далекие песчаные отмели были усеяны ранними купальщиками.
За цепью мохнатых зеленых гор, с белыми санаториями и отелями, стояли, сливаясь с призрачно-голубым горизонтом, ослепительно-яркие, точно отлитые из хрусталя, снеговые горы.
Снизу доносился молодой говор.
По шоссе, широко бегущему сквозь густые темно-зеленые сады и виноградники, уже сновали авто; уже гремели фуникулеры, и опаловые вагончики со свистом скользили по подвесным дорогам.
Густое смолистое дыханье теплой хвои, опутанное терпким запахом южных цветов, невидимо сочилось вокруг, проникая в легкие, заставляя сердце гнать горячую кровь сильными, ритмичными толчками.
Павел еще раз взглянул на снеговые горы и, оставив балкон, вошел в светлую, залитую солнцем комнату.
По стенам висели прекрасные художественные репродукции эпического Губерт-ван-Эйка, веселого Давида Тенирса, могучего Курбэ, романтичного Руо, мужественного Леже, чувственного Тициана и буйного Рубенса. Книги, чернея, спали за поблескивавшими, как перламутр, стеклами книжных шкапов. В углах дремали в янтарно-желтых кадках
8
Для товарищей, не знакомых с условиями жизни описываемой эпохи, может быть, покажется странным пристрастие людей к комнатным растениям, которые в наши дни считаются прямыми показателями зловредного мещанства и всяческих обрастаний.
К величайшему негодованию борцов с комнатной флорой мы должны все же сказать здесь, что Павел, как и все люди эпохи, любит и цветы и комнатные растения, любит, главным образом, за их прекрасные свойства очищать воздух.
Различные приборы для письма и фонограф в порядке были расположены на столе.
Около дверей поблескивал телетофор. В глубине под небольшой мраморной аркой белел экран для телекинорадиоприема.
Проще была обставлена спальня, куда прошел Павел.
Небольшая комната соединялась с кабинетом аркой мавританского стиля. В спальне стояли кровать и ночной столик. Зеркальные шкапы с бельем и платьем дремали в нишах, рядом с пневматическими автоматами. Полупрозрачные шелковые занавески, закрывающие широкие окна, делали утренний свет мягким и приятным. Узкая стеклянная дверь соединяла спальню с ванной комнатой, где, кроме эмалевой ванны и душа, можно было увидеть всевозможные приспособления и принадлежности для легкой атлетики.
Павел принялся за уборку помещения.
Открыв окна и двери балкона и пустив в ход могучие вентиляторы, он пошел вдоль стен, наклоняясь к плинтусам и освобождав пылесосы от никелевых колпачков. Затем, вытащив из ниши телевокс, он вручил ему ручной портативный пылесос и, нажав кнопку на голове телевокса, отошел в сторону.
Он достал из дезинфекционной камеры свой костюм, тщательно вычищенный за ночь катпилерами, надел отполированные телевоксом ботинки и, насвистывая марш «Звездного клуба», начал одеваться.
Шипенье пылесосов, гул вентиляторов и звон телевокса аккомпанировали маршу если и не дружно, то довольно энергично и старательно. И когда марш оборвался коротким свистом, Павел и комнаты сияли девственной чистотой и были готовы — Павел для визитов, комнаты для встречи новых жильцов.
Выключив пылесосы и поставив на место телевокс, Павел отправился отыскивать того, кто вызвал его сюда из далекого Магнитогорска.
После долгих поисков Стельмах остановился перед подъездом санатории, прошел в вестибюль, перекинулся несколькими словами с дежурным врачом, после чего поднялся на громадный аэрарий, где в шезлонгах лежали люди.
Он прошел по рядам, заглядывая в лица лежащих, и наконец остановился перед шезлонгом, в котором вытянувшись лежал старик, кутаясь в клетчатый плед.
Глаза старика были полузакрыты. Густая серебряная борода шевелилась под ветром. На выпуклом челе сплетались пульсирующие синие вены. Он тяжело дышал, с трудом открывая рот и беспокойно перебирая пальцами плед.
— Отец, — тихо сказал Павел, тронув его плечо.
Волнение, охватившее Павла при виде беспомощного тела, которое как будто еще вчера было таким несокрушимо бодрым, прорастало в бесконечную жалость. На глазах Павла навернулись слезы, и на мгновение лучезарный, сияющий мир потускнел и стал безразличным.