Собрание
Шрифт:
На следующий раз мы вместе с Розой едем на Золотой пляж. Купив билет, мы садимся прямо на дощатый настил мостика и болтаем. А я, главным образом, пересаживаюсь к меняющемуся источнику сплетен, чтоб слышно было. Вода под мостиком зеленая. Я нигде не видела такой зеленой воды. Мальчишки плавают в ее зелени, размазывают по лицу. На пляже Роза привела нас к излюбленному месту их киноэкспедиции. На берегу сидели молодые актеры нашего театра Краско и Штиль. Я стеснялась их сначала, но они хорошие ребята. Читали вслух «Звездный билет» Аксенова. Потом пошли купаться. Жора научил меня нырять по-московски. Из положения лежа на спине ныряешь головой вниз назад, подгребая руками, проходишь не переворачиваясь в глубине, в результате оказываешься
Вечером мы едем в Коктебель. Нас с Киркой посылают за мороженым. По дороге я высказываю все, что думаю после того, как он выболтал Тольке, кто мне нравится. Кирка говорит, что это брехня и что он выяснит отношения с Толькой в Ленинграде. Мы с Киркой миримся. Вечером мы с мамой не уезжаем, остаемся ночевать у Люси. Нас с Киркой отпускают в кино. Мы идем по длинной лунной дороге.
— Кирка, — говорю я, — если за время пока мы дойдем до кино, упадут три звезды, то исполнятся наши самые сокровенные желания.
Небо … над головой. Маленький голубой город тянется ввысь в вечное звездное море. Земля заразилась беспокойством неба. Наверное, Ван Гог писал «Звездное небо» в Коктебеле. Впереди горы. Одинокие и мрачные. На вершине горы зазвездился далекий странный свет. Он все ближе, ближе — мы отскакиваем в сторону — мимо проносится мотоцикл.
— Смешно, — говорит Кирка. Мне страшно — звезды не падают.
— Раз, — говорит Кирка.
— Два, — говорю я. Третьей нет. Кино уже близко. Мы молчим.
— Есть! — кричит Кирка.
Разрезав небо на два ломтя, метеорит сгорает ради нас.
— Кирка, как ты думаешь, счастье какого цвета?
Кирка долго думает:
— Красного, нет — синего.
— Я думаю — синего. Кирка, а ты счастливый?
— Не знаю.
— А я?
— Не знаю.
— Ты, Кира, не знаешь, а я знаю, я все-таки должна быть счастливой — обязана. Угадай почему?
— Не знаю.
— Потому что у меня сто сорок восемь родинок — они приносят счастье. У меня даже на кисти правой четыре штуки — это редкость. Я в первом классе правую руку по родинкам узнавала.
Мы покупаем билеты на десять часов. Прежде чем войти, Кирка спрашивает контролера — молодого здорового парня: «А нам можно?» — «А почему нельзя, валяй — не задерживай». Мы валяем и садимся во второй ряд. Кино — среднее. Я смотрю на небо. Десять звезд влипло. Какие-то парни все время гогочут рядом, один ложится на скамейку и, напевая «Маруся отравилась», смотрит на экран. После кино — мы уже не считаем звезды — бежим домой — хочется спать.
Опять тянется сгущено-молочный день. Мы уже были на медицинском пляже, сейчас сидим в феодосийском ресторане. Заказываем по шашлыку, больше здесь ничего нет. В шесть часов приходят музыканты. Они играют мелодии модные в 20–30-х годах. Пианист худой, с нервными длинными пальцами и выпирающим из-под зеленой ковбойки горбом. Думая о чем-то своем грустном, он безучастно, монотонно барабанит по клавишам. Рядом с ним сидит толстый улыбчатый руководитель оркестра. Лицо у него рыхлое, глаза смотрят насмешливо и жалко. Пошептавшись, они играют песню из кинофильма «Судьба солдата в Америке». Это песня маминой юности, она тихо ее мурлычет. Становится тоскливо. К нам за столик садятся девушка с парнем. Одеты они в высшей степени элегантно. Мы с мамой треплемся, они прислушиваются, сами разговаривают только о шашлыке, на подтексте. Мы вспоминаем Киев. Иногда мама может быть товарищем, но это становится искусственным почти всегда.
Дают шашлык. Гарнир — свекла
Люся с Киркой приехали сегодня утром. Ваня Краско и Жора Штиль взяли Кирку и меня на пляж. Мы ныряем на самом глубоком месте. Жора с Ваней скрещивают руки замком. Я залезаю, они раскачивают меня, размахивая руками и ногами, шлепаюсь об воду. Мне стыдно, я не сразу вылезаю. Потом мы ищем ракушки на дне. Жора и Кира плывут рядом. Под водой они зеленые, неземные. Когда притрагиваешься ко дну, медленно взрывается складчатый светлый песок.
Вечером мы идем в кино. Все время треплемся с Киркой, он завтра уезжает, а нам быть здесь еще три дня. После кино мы открываем школьный календарь, ищем стихотворения, переделываем их на свой лад, ставя после каждой строчки английские имена: Вилли, Джонни, Полли и т. д. Мы орем песни пьяно, прощально. Потом мы стоим на балконе и мурлычем «Виновата ли я» и «Ексель-моксель».
— Видишь, Кира, здесь звезды не падают.
— Да, — говорит Кирка.
Ему все равно, он завтра уезжает.
— Счастливый ты, уезжаешь.
— Да, — говорит Кирка.
Мы болтаем о театре, об актерах, разыгрываем сцены из «Гибели эскадры». Потом нас зовут спать, чтобы отвязаться, выходим побродить. Город тенистый, темный, мы молчим.
— Счастливый, ты уезжаешь.
— Да.
— Пошли домой.
— Пошли.
Дома мы снова треплемся, поем.
— Кирка, сегодня ночью ты увидишь привидение. Мы ложимся спать. Завернувшись в простыню, я встаю и тихо кружусь вокруг стола. Вдруг Кирка гомерически фыркает. «Что такое?» — кричит тетя Люся. Привидение скидывает простыню на ходу, бросается в кровать. В пять часов утра мы выходим из дома. Мне дают нести Люсин зонтик. Кира и Люся садятся в такси. Мы прощаемся. Кирка сурово по-мужски жмет мне руку. Теперь мы не увидимся месяца три. Такси трогается. Я стою, грустно провожаю глазами машину, в руках у меня зонтик. Кирка оглядывается, смотрит на меня. Когда они уезжают, все вспоминают про зонтик. Придется тащить его в Ленинград.
Сегодня уезжаем и мы. Всю ночь я не могу заснуть. Выхожу на балкон. Мне грустно. Я долго теперь не увижу Коктебель, его летучий видимый воздух, очертания серо-голубых скал, ночные пьяные степи и падающие звезды. В четыре утра мы встаем. По сонной бело-серой Феодосии идем к поезду. Станция у моря. Оно тоже еще спит, тихое, волны беспомощно-сонливы. Мы садимся в поезд, прощаемся с Розой. Я ложусь на верхнюю полку и смотрю на море, бегущее вдоль вагона. Потом сплю. С нами в вагоне едут муж с женой и их дочка. Муж маленький, крепкий — жена большая, худая. Я лежу и думаю о Киеве, Феодосии, жизнь печальная штука. Впереди нет светлого, все позади. Я думаю о Сереже, виновата ли я, мне приятно думать о нем. Он — сказочный, он — море. Поезд останавливается. Херсон. Мы покупаем абрикосы. Мама задерживается на рынке, я иду к поезду. Ко мне подходит цыганка с хитро-глупыми глазами:
— Девушка, давай погадаю.
— Денег нет.
— Да мне немного — рубль.
— У меня ни копейки.
— Вам не везет в учебе. В вас заинтересован один мужчинка больше чем в себе. Дайте рубль — дальше скажу.
На горизонте появляется мама.
— Мам, дай рубль.
— Зачем?
— Видишь.
— Вы что, с ума сошли, нахалка, ребенка совращать, ты тоже хороша.
Я лежу на полке, какой мужчина заинтересован во мне? Не знаю. Нет такого мужчинки. Маленький мужчина, в коротеньких штанишках.