Сочинение на вольную тему
Шрифт:
— Что ты, Игнат, и не думай, — испугалась Поля. — Забирай назад.
— Ну во что… Я сказал, что сошью, и сшил. Ты примерь, а дальше как хочешь, — грубоватым голосом сказал Игнат. Он видел, что сапожки Поле понравились.
Она кинула быстрый взгляд на Игната, на его похудевшее лицо и насупленные брови. То ли чувство вины, то ли нежность к нему пробежала по ее лицу. Она заспешила.
— Хорошо, Игнат, я зараз.
Прижав сапожки к груди, она выскочила в сенцы. Плеснула воды в ночевки, ополоснула ноги, достала из комода чулки. Быстро натянула их, надела один сапог, второй. Они оказались
— Не жмут? — поинтересовался он, уловив блеск ее глаз.
— Как по мерке.
— Ну и ладно. Носи здорова… — Он направился было к двери, но Полин голос заставил остановиться.
— Игнат!..
Он повернулся. Поля виновато улыбнулась:
— Прямо так… сразу и пойдешь?
Игнат посмотрел на нее грустными, затуманенными глазами, сделал шаг назад.
— Что ты со мной делаешь?
— Я с тобой?! — воскликнула Поля. — Это ты со мной, Игнатка.
Она стояла рядом, смотрела на него такими близкими черными глазами, и Игнат проговорил, словно простонал:
— Эх вы… бабы… бабы-человеки!..
Тайна двоих никогда не остается тайной двоих. Тем более когда живешь на людях, да к тому же в селе.
И никто еще не разгадал бабу до конца, какова она на самом деле, да и вряд ли разгадает. Как на воде, никогда не знаешь, откуда что берется. Только что было тихо, и вдруг она взыграла, заклокотала — жди, когда сама присмиреет и успокоится.
И хотя никто ничего определенного не знал, однако снова приутихло в хате Игната. И вновь скупо стало на разговоры за столом, а если и говорили, то разве что о чем-то таком, без чего можно было и обойтись, о чем можно было и помолчать, что видели все и так: о погоде, о том, что надо принести ведро воды, и о разном другом… Не о чем особенно говорить — и не говорят, но иногда ловил Игнат на себе внимательный вопросительный взгляд Марины, а стоило глазам встретиться, взгляд ее ускользал, уходил в сторону.
Лето кончилось, наступила осень, ночи пошли холодные, звездные.
Однажды прокрался Игнат к Полиному хлеву, стукнул три раза по бревну — тишина. Повторил сигнал — снова тихо. Ворота тоже были заперты, хотя Поля вчера ничего не говорила…
Не уснул Игнат в ту ночь на своем чердаке: было и жестко, и холодно. Всякое лезло в голову…
Пережил день, дождался вечера. И опять на его стук никто не отозвался.
Когда на третий вечер выбрался во двор и закурил, из хаты вышла Марина. Посмотрела на небо, усыпанное звездами, заметила:
— Холодно стало на дворе, я забрала постель и постелила тебе в хате.
Сказала так, как обращаются к ребенку, который не хочет понять, что ему желают добра. Тон голоса был таким спокойным, что только дурак мог что-либо возразить. Игнат смолчал. Было ясно: его выследили и теперь дают право на почетную капитуляцию.
Марина выждала, пока он докурил, выбил трубку, притоптал Пепел. Сказала:
— Пошли в хату. — Голос по-прежнему спокойный, может, только помягче. «Ну что ты себе думаешь? Куда ж от нас денешься?»
И правда: куда он от них денется?
— Пошли, — еще тише попросила Марина.
— Иди.
С неделю или больше Игнат почти не бывал дома: до свету уходил на мельницу, по-темному, после полуночи, возвращался. Несколько раз так и вовсе оставался вздремнуть часа три-четыре на топчане в закутке кочегарки, под боком у разогретого паровика. Помола набралось много: и из своего колхоза, и от соседей, и людского. Мешками был заставлен весь нижний этаж, надо было разгружаться.
Не спалось в эти ночи и Марине. Она выходила во двор, в конец поселка, подолгу стояла, глядя в ту сторону, где темное небо желтым пятном размывал небольшой, как от пламени свечи, огонек и откуда исходил глухой, будто из-под земли, мерный гул. Мельница работала, вертела свои жернова, сыпала в мешки пахучую теплую муку.
Марина не выдерживала, раза два подходила к Полиному двору, затаивалась. Глухая тишина и темень настороженных окон встречали ее, и она поспешно поворачивалась и возвращалась домой. А утром завязывала в платок мисочку с еще горячими блинами и жареным салом, бутылку молока, отдавала детям, чтобы они по дороге в школу отнесли отцу. Детям в радость было это поручение.
По пути с мельницы возле елочек, густой щеткой поднявшихся за канавой, однажды и встретила Игната Поля. Игнат даже не удивился, когда она шагнула из-за елочек на открытое и пошла рядом с ним. Пошутил:
— Не страшно так поздно ходить?
— Мне теперь ничего не страшно, — негромко ответила Поля.
— А я, вопщетки, думал — иначе.
— Что ты думал?
— А то думал, что, бывает, сперва люди смелые и веселые, а потом…
— Что потом? — встрепенулась Поля.
— …а потом глаза в землю и дверь на защепку… Ты меня не знаешь, и я тебя знать не хочу, так?.. — Игнат остановился посреди дороги, повернулся к Поле. Они смотрели друг на друга, и даже в темноте Игнат видел, как блестели ее глаза.
— Не так, совсем не так, — прошептала она. — Но… — голос ее окреп, стал решительнее, — но я хотела сказать тебе, чтоб ты больше не приходил ко мне.
Игнат какое-то время помолчал, затем произнес расслабленно, мягко, с печалью в голосе:
— Вопщетки, неужели ты думаешь, что я стану ломиться в запертую дверь?..
— Нет, Игнат, нет… — поспешила с ответом Поля. — Дверь моей хаты всегда для тебя открыта… И теперь, боже мой, кабы можно было… Но праздник… он всегда такой короткий и всегда кончается…
— Праздник? Какой праздник? Великдень, троица или, может, Первомай? — усмехнулся Игнат.
— Великдня не вышло и Первомая тоже… На Май все идут с песней, с музыкой, а мы… А троица — в самый раз. И у тебя троица, и у меня. И все мы — ты, я, Марина… кругом троица… И все же я рада, ты даже не знаешь, какая я счастливая, что был этот праздник, что ты устроил его мне.
— Ничего я не устраивал, и никто не устраивал, — рассердился Игнат. — Он был, он есть, и это наше, и никому до этого дела нет… А не приходить… Почему не приходить? Почему? Вопщетки, я буду приходить… Да и ты не бойся сказать или наказать, коли что-нибудь понадобится. И сама заходи. И в глаза глядеть не бойся, вопщетки…