Сочинение на вольную тему
Шрифт:
И снова ей послышался лай собаки. И снова — слева и как будто сзади. Лёкса свернула влево. Шла между кустов и деревьев, уговаривая саму себя: «За этими березами должна быть деревня…» Однако за березами стояли другие березы, как копны сена, возвышались кусты. «Ну, за теми…» — снова шептала Лёкса, но и за «теми» кустами стояли другие… У Лёксы дрожало все: и руки, и ноги, и саму ее всю трясло. «Ну, за этими елочками…» Зацепилась за какой-то сук и полетела — руками и лицом в снег. Долго лежала, чувствуя на щеках приятный холод. Поднялась, прошла немного, прислонилась к стволу березы, сомкнула веки, потихоньку начала съезжать вниз, пока совсем не
Снова вспомнилась Малина. И хотя Лёкса знала, что ее уже нет, однако вспомнила про нее так, будто она не сдохла, а живая стояла в хлеву. Вспомнились Лида, Валик, Алеша. И уже не было беспокойства о них, будто они были и накормлены, и обогреты, будто она знала, что они выучили уроки, накормили поросят, положили в печь дров и легли спать. «Эти не маленькие, сами могут сварить себе, — думала она. — Реня тоже не пропадет. Что-что, а голодная не будет». Только Иван… Мелькнуло воспоминание, как блеск молнии: «Хлеба в шкафчике нема, бульбы в печи нема, а Иван есть хочет…»
Лёксу словно передернуло. Она открыла глаза. Показалось, что за березами что-то чернеет. Вроде какое-то строение. Еще не веря в свое счастье, она вскочила, рванулась вперед. Это было гумно! Дальше за ним неясными темными пятнами выступали еще строения. Лёкса долго смотрела на эти темные пятна, боясь обмануться, и вдруг заголосила — дико, тоскливо, во весь голос. Заголосила от горя и радости, что наконец знает, где она и куда ей идти. Теперь она знала, что будет жить и что никто не снимет с нее этот груз — думать о детях, кормить их.
Хорошенько выплакавшись, она пошла. Надо было думать, как жить завтра.
Она ввалилась в хату чуть жива. Дети еще не спали. Подвесив лампу к балке, они на печи зубрили уроки. В хате было как в леднике.
— Затопите печку как можно быстрее, — прохрипела она от порога и повалилась на лавку. Уже не слышала, как Валик принес, натаскав из плетня, сучьев, как разгорелось в печке, как дети стягивали с ног бурки…
«Боже мой, когда это было? И было ли оно? Может, мне все это только приснилось?» — подумала Лёкса, возвращаясь к сегодняшнему дню и к себе сегодняшней… Почувствовала, как кто-то тронул за руку, повернула голову. Это был Иван. Он встретил ее взгляд, улыбнулся. Его глаза и улыбка сказали ей: «Я знаю, тебе тяжело, ты устала, но скоро мы будем дома».
«Ничего ты не понимаешь, — ласково подумала она про сына. — Мне сегодня хорошо. Словно мы собрались всей семьей. И Реня, и Лида, и Алеша, и Валик… И словно Левон с нами… Я знаю, что ты любишь его, хотя его давно уже нет. А любишь ли ты меня, будешь ли ты меня так любить, как его?.. Любишь… И будешь любить», — успокоила она себя, вспомнив, как ждала его эти дни, как хотела, чтоб он приехал, даже думала телеграмму дать, и как он, будто угадав ее мысли, заявился вчера. Она успокоила его, шевельнув губами: «Хорошо… Все хорошо».
VIII
Возле клуба Иван нос к носу столкнулся с Федей. Был тот изрядно выпивши и радостно раскинул руки, словно встретил своего самого лучшего друга.
— А-а-а, Иван. Иди, иди. Выпить хочешь?
— А есть?
— Найдем…
— Нет, не хочу.
— Жаль… А у меня настроение в самый раз. — Он помолчал, видимо, раздумывал: говорить или нет. Наконец поднял глаза на Ивана: — Поскандалил дома. Разогнал всех: и жену, и мать… Нет чтоб сыну радоваться, за сына стоять, все ж приезжаю, не забываю, так она за жену горой стоит. Пригрела
Иван во все глаза смотрел на Федю: шутит он или говорит всерьез. На шутку не похоже: и взгляд напряженный, неподвижный, и злость в голосе.
— Ну и гад же ты, как я погляжу! Был бы ты родней мне, хоть маленькой. Да я за такие слова… От тебя один порошок остался б…
— Мы еще поглядели б, кто кого… И опять же, Иван, давай без профилактики. Она, когда слишком частая, и машине вредит, а человеку тем более… Меня она ни грамма не трогает. Не тот товар. — Федя постоял еще немного и вдруг мягко, со свойской непосредственностью предложил: — Хочу к дядьке завернуть, к Вавиле. А то еще может обидеться: приезжал племянник и не зашел… Ха-ха-ха! Пошли вместе — не прогадаешь. А? — и глаза его, только что неподвижные, со стеклянной пустотой, оживились, смотрели на Ивана ласково.
Иван отказался, и Федя пошел один, и вскоре оттуда, куда он ушел, послышался его грубоватый сильный голос:
У миня такой характер, И ты са мною не шути…«Ну и «характер»!» — покачал головой Иван.
Зашел в клуб. Тепло защемило в груди, когда увидел невысокую сцену с непокрашенным полом, большой, словно раскрытый чемодан, черный динамик на стене, «уголок животновода» с аккуратно расставленными и разложенными брошюрами и журналами всех времен, лозунги над сценой и на стенах, и лампы — на случай, если погаснет свет, и самого Василя — он сидел посреди сцены с баяном на коленях, медвежеватый и сонный. Все это было близким, хорошо знакомым, и вместе с тем от всего этого повеяло чем-то давним, что забылось, а теперь вдруг ожило, как во сне. Наклонив голову к самому баяну, Василь что-то наигрывал. Больше в клубе не было ни души. Василь заметил Ивана, обрадовался. Поставил баян на стул, спустился вниз.
Когда-то они учились вместе, в пятом или шестом классе даже сидели за одной партой: Иван — маленький заморыш, худенький, желтолицый, и Василь — здоровяк переросток, плечи как у настоящего мужчины. Как-то сталось само собой, что Василь взял опеку над Иваном, защищал его от старших и сильнейших одноклассников. И что-то с тех пор искреннее, трогательное, может, даже нежное осталось между ними.
Они поздоровались.
— Приехал к матери? — спросил Василь. Голос у него был густой, грубый, говорил он как в бочку. Иван улыбнулся, агакнул.
— То добре… — Василь сразу переключил внимание на другое: — Надо стулья убрать, пока никого нет. Танцы будут. — Василь оставался Василем. Он не любил затяжных церемоний и напрасной траты слов. Зачем слова там, где все и без них понятно.
— Как твои мужики растут? — спросил Иван. У Василя были близнецы.
— Растут здоровые, как медведи. Скоро батьку за грудки возьмут, — засмеялся Василь.
Иван помог ему забросить на сцену сбитые в ряды стулья, занял руки журналом. Василь снова взял баян, начал ловить какой-то мотив.