Сочинения Фрица Кохера и другие этюды
Шрифт:
А чей сейчас выход? Танцует Принцесса Гор, маленькая пастушка. Но что это? Закончив номер, прелестница мелкими шажками устремляется прямо к вам и усаживается за ваш столик. Желает угоститься. Стакан крепленого вам плеснут за пятьдесят пфеннигов. Неужто вы в силах устоять перед этими губками, этими глазками, перед этой наивной, глупенькой просьбой? Если так, мне вас жаль. Между тем сцена снова открывается, из щели глетчера появляется очередная волшебница гор, исполнительница датских народных песен, и забрасывает вас волшебными звуками и увесистыми снежками как раз в тот момент, когда вы собрались пригубить вашего теплого парного горного молока. Хозяин-вышибала совершает бдительный обход заведения. Уж он соблюдет приличия и позаботится о хорошем поведении экскурсантов. Вам пора отчаливать, прошу вас, выход там. Возможно, мы с вами встретимся здесь в другой раз. Но я сделаю вид, что мы незнакомы. Я сюда частенько захаживаю, но сижу тихо, утоляю жажду впечатлений.
На колени! [8]
Найдется ли более очаровательная роль героя-любовника, чем роль юного римлянина Вентидия? Прочие герои могут действовать на нервы, надоедать, наводить скуку, но этот — никогда. Щеголь древнего Рима избегает лишних слов, но речь так и льется из его уст, да не стаканами, а литровыми бутылками. Водопад, да и только.
8
На колени!:отсылка к пьесе Генриха Клейста «Битва Германа» (1808).
Он умеет блистательно ухаживать за дамами, он персонаж не то чтобы значительный, скорее симпатичный, очаровательный балабол, ловец удачи, заводится всякий раз, когда подворачивается легкая добыча. Хорошее воспитание делает его романтичным. Он горожанин до мозга костей, столичная штучка, он бы сочувственно усмехнулся, если бы вы заподозрили его в глубоких чувствах.
О королева, какое блаженство…Его речь дышит искренностью, он и впрямь искренен, так как молод. Но ведь он итальянец, потомок людей, сумевших подчинить себе весь мир. Он знатный вельможа, но изящен и легок в обращении. Ибо: что есть обаяние, как не вкрадчивость? Наш юный герой с трогательной мольбой на устах… Ведь он лжец, он привык покорять и подчинять. Тем и интересен.
Прильни к груди моей, божественная нимфа…А какой тщеславный! Ему подавай успех немедленный, мгновенный. В жизни не поверит, что без него можно обойтись, даже намек на такую возможность глубоко его ранит. И уж совсем никогда, ни при каких обстоятельствах, он не сможет вообразить, что достоин презрения. Вера в свои победы — религия римлян.
Неужто должен я во прахе преклониться?И вот он приходит в ярость. Момент критический. Если сейчас он не вызовет восторга, то будет смешон. Исполнитель роли должен иметь в своем распоряжении запас слез, хорошо изображать страдание и владеть техникой коленопреклонения. В примечании Клейста говорится, что преклонять колени следует страстно. А как поведет себя этот актер при лунном свете?
Вот тихий парк, горами окруженный…Через минуту бедолагу растерзают медведи.
Теперь его задача — умереть жалкой смертью.
«Добрый вечер, барышня!» [9]
Вурм, домашний секретарь Президента. Какая все же странная фигура! Этакий великолепный образец пресмыкающегося. Некогда в его душе пылало юношеское пламя. Представьте себе червя в молодости. Тогда он еще умел плакать, дрожать, молиться и разражаться веселым смехом. Может быть, он даже сочинял стихи. А ныне! Он хотел бы стать чем-то великим, у него есть воображение, он ценитель высокого и благого. Но он не достиг никаких высот, не совершил геройских подвигов, никогда не занять ему командного поста. И коль скоро он вынужден склоняться перед всесильной вульгарностью, он назло себе опускается все ниже, до самой низменной жестокости. Отсюда неопровержимо следует, что высота, где обитают красота и добро, вызывает у него панический ужас. Он мог бы стать славным парнем, если б чьи-то прелестные уста одарили его улыбкой. И вот он извивается, льстит и заискивает, этот законченный негодяй, эта рептилия, болезненно жаждущая любви и ласки. Как ему хочется быть добрым, честным и благожелательным! Ведь он умен. Ах, он такой дока во всех сердечных делах, он знает свет и знает, что упустил, прошляпил самую лучшую вещь в мире: тепло взаимной симпатии и любовь. И вот однажды вечером, в сумерках, отправляется к Луизе, которую боготворит. Теперь он готов посвататься к ней, хотя убежден в бесплодности своих поползновений. И начинается эта великолепная сцена истязания
9
«Добрый вечер, барышня!»:Как и в случае с поздней «Любовной историей», в основе лежит «Коварство и любовь» Шиллера.
Эскиз к портрету [10]
Я так и вижу его перед собой, этого принца фон Гомбурга. Напялил щегольской исторический костюм и тотчас вообразил о себе бог весть что. Распустил хвост, павлин. Впрочем, он талант, умеет говорить слова, и одно это умение уже его заводит. На широко расставленных ногах высокие, начищенные сапоги, на руках, черт возьми, рыцарские перчатки, такие не у каждого есть, простому бюргеру их иметь не положено. На голове парик, усы сказочно закручены, так что успех у публики обеспечен. Осталось лишь грозно топнуть солдатской ногой, чтобы смести из театра всех зловредных критиков. Так он и делает, и с этого момента сей господин принц фон Гомбург — артист милостью Божьей. Впрочем, он выучил всю роль наизусть (явный перебор!) и отметил в ней места, где его принц-гомбургская сущность должна проявиться во всем блеске. Никакой отсебятины, никаких артистических выкрутасов. Ему они без надобности. И хорошо, что он ничему не научился, настоящий актер и так все умеет. Ведь именно это выгодно отличает актерскую профессию от прочих земных ремесел: просто двигай вперед, топни сапогом, взмахни шпагой, сделай какой-нибудь жест, встань в позу — и сорвешь аплодисменты.
10
Эскиз к портрету.По поводу этого текста, очевидно в ответ на соответствующую просьбу, Вальзер заметил нечто примечательное, а именно:
«…его следует рассматривать как продукт игры фантазии. Разумеется, в то время Макс Райнхардт ставил в Немецком театре «Принца Гомбургского» с Фридрихом Кайслером в главной роли. Но я этой постановки не видел; мне просто о ней что-то рассказывали, так что, возможно, услышанное вдохновило меня. Все-таки этот набросок со своим основным содержанием просто возник в голове из желания немного развлечь читателей театрального журнала».
(Проф. доктору Георгу Мэнд-Пуэ, Лейпциг, 19.09.1920; из Германского литературного архива / Национального музея Шиллера).
Да разве простые люди могут сказать, например, такое:
Добро ж, чудовищная, — ты, чье покрывало Как парус треплет ветер, кто кого?Ни один врач, или техник, или журналист, или переплетчик, или альпинист тактне скажет, да и повода у них не найдется, ей-богу.
Принц фон Гомбург жутко вращает глазами, он читает стихи скорее глазовращением, чем устами. Впрочем, декламирует он плохо. И это доказывает, что он хороший человек, что у него есть душа, жена и ребенок, что у него есть характер. А еще это доказывает, что он глубоко, глубоко размышлял над своей ролью (теперь я наконец заметил его старанья).
А когда он произносит реплику:
…но отдает мерзавцем, а не принцем. Придумаю получше оборот, —его просто распирает этакая молодецкая нутряная удаль. Он уже не декламирует, а рычит. Вот теперь он честно заслужил свои аплодисменты. Но к бюргерам, чьих аплодисментов он так жаждет, он относится с аристократическим высокомерием. Еще бы, он ведь принц, владеет поместьями на Рейне:
Займусь распашкой, севом, стройкой, сносом.Батюшки-светы, вот когда он полностью растворяется в своей роли. Да, талантлив был тот сапожник, который стачал ему ботфорты. Впрочем: эка важность, талант! Наш артист и без таланта — принц фон Гомбург. А плебеи — бюргеры в зале ни черта в этом деле не смыслят. Их это, видите ли, не трогает. Не хлопают, болваны.
Гений (I)