Сочинения Фрица Кохера и другие этюды

Вальзер Роберт Отто

Из Стендаля [20]

В своей прекрасной книге о любви Стендаль рассказывает совсем простую и в то же время жуткую историю о некой графине и юном паже. Они любят друг друга, потому что очень уж друг другу понравились. Граф — угрюмый субъект, внушающий ужас. Дело происходит на юге Франции. Представляю себе южную Францию с ее многочисленными средневековыми крепостями, укреплениями и замками, где самый воздух грезит и шепчет о возвышенной, тайной, печальной любви. История (я прочел ее довольно давно), написанная на странно звучащем старомодном французском языке, звучит наивно, грубо и вместе с тем очаровательно. Должно быть, и тогдашние нравы были такими же грубыми и все-таки прекрасными. Так вот: эта женщина и благородный юноша смотрят в глаза друг другу и не могут отвести взор. Они улыбаются, встречаясь взглядами, но все же сознают страшную варварскую опасность, которая грозит им за то, что они счастливы уже одним лицезрением любимого существа. Молодой человек — превосходный музыкант. Она просит его что-нибудь спеть, он исполняет ее просьбу: берет инструмент, которым мастерски владеет, и поет любовную песнь. Она слушает, она ему внимает. Супруг графини — любитель охоты и диких потасовок. Торговля и война интересуют

его больше, чем уста жены, нежные и восхитительные, как майская ночь. И вот однажды, в условленный час, они встречаются: уста юного пажа и прекрасной дамы. Результатом является долгий, горячий, страстный, сладкий, роскошный поцелуй, столь блаженный, что за него они готовы умереть. Лицо графини покрывает ужасная святая бледность, в ее огромных темных глазах пылает огонь всепожирающей страсти, сродни небесному свету и адскому пламени. Однако на ее устах играет ангельская улыбка невыразимого счастья, подобная благоухающему цветку, какой можно увидеть лишь во сне. Это надо понимать так, что дама, зависшая в поцелуе, решилась на смерть, поелику граф, ее супруг, страшный человек. В приступе гнева он убивает, и ей это отлично известно. Ее любовь столь возвышенна, что будет стоить ей жизни, если выплывет наружу. Быть может, все обойдется, но может и не обойтись. Да и жизнь ее возлюбленного тоже висит на волоске. Ведь он предается наслаждению поцелуем, из чего с необходимостью следует, что он предается наслаждению высшего порядка. Влюбленные равно отважны, равно готовы идти до конца, но ведь и наслаждение их самое что ни на есть высокое. Они стоят на вершине жизни, поскольку рискуют жизнью, но только так и возможно достигнуть этого пика, испытать упоение на краю бездны.

20

Из Стендаля:ср. «Зарисовка Стендаля». Диалог, также имеющий в своей основе «О любви» Стендаля (1822).

Коцебу [21]

В сущности, нельзя сказать, что Коцебу создал нетленные шедевры, хотя его кошачье имя иногда упоминается еще и сегодня. Странно обстоит дело с этими знаменитыми, более того, с бессмертными именами, вроде Коцебу. Лично я считаю, то есть представляю себе, Коцебу отвратительным типом. Как будто он не состоял из костей, обросших жесткой или рыхлой плотью, а был, к примеру, сплошным пеплом: дунь на него — и нет Коцебу. Он оставил всегда признательному и дружески приверженному потомству свое массивное, полное, набранное, напечатанное, переплетенное в телячью кожу, заблеванное, затрепанное собрание сочинений. И все-таки я позволю себе предерзостно утверждать, что вряд ли кто-нибудь когда-нибудь еще будет читать Коцебу. Те, кто его прочтут, помрут со скуки. Те, кто его не прочтут, видимо, не много потеряют. Тем не менее он был человек благонадежный и самых честных правил. Лицо его полностью скрывалось и пряталось за невероятно высоким и смелым воротником мундира. Шеи у Коцебу вообще не было. Нос был длинным, а что касается глаз, то они таращились. Он писал многочисленные комедии, которые с успехом шли на сцене, принося блестящий доход, в то время как Клейст погибал в отчаянии. Вообще, ему надо отдать должное: работал он чисто. Стоило вам приблизиться к Коцебу, как вы чуяли что-то сомнительное, от чего вас мутило и тошнило. А те современники, которые имели дело с Коцебу, непроизвольно стыдились дышать с ним одним воздухом. Так, а не иначе обстояли дела в окружении Коцебу, хотя и он, мы надеемся, имеет право быть причисленным к героям немецкого духовного мира. Как и многие другие столь же странные коцебуподобные птицы. Если я не заблуждаюсь, он творил в Веймаре. Но где он был воспитан и кто сделал ему слабенькую прививку образования, сие ведомо лишь богам. Богам ведомо все. О великодушные, всеблагие боги! Вы знаете даже, что он был за птица, этот Коцебу. Он всячески оскорблял богов. Хотя бы уже единственно тем, что воображал, будто его долг — считать себя чем-то значительным. Но один глупый парень, по имени Занд, в ослеплении своем вообразивший, что его долг — очистить мир от Коцебу, всадил ему пулю в лоб. Так кончил свои дни Коцебу.

21

Коцебу:В этом портретном наброске Вальзер тоже несколько вольно обращается с историческими фактами: Аугуст фон Коцебу был не застрелен, а заколот K. Л. Зандом, фанатичным студентом-теологом из Йены.

Бегство Бюхнера [22]

Однажды темной ночью восходящая звезда, блиставшая на небосводе немецкой поэзии, юный Георг Бюхнер, преследуемый полицейскими ищейками, в приступе постыдного и ужасающего страха перед арестом ускользнул от грубостей, глупостей и жестокостей политического фиглярства. Он так нервничал, так спешил удрать, так небрежно сунул в карман своего просторного, модно скроенного студенческого сюртука «Смерть Дантона», что беловатый кусок свернутой рукописи торчал из кармана наружу. В его душе, подобно широкому королевскому потоку, бушевали «Буря и натиск». Он широко шагал по залитой лунным светом проселочной дороге, перед ним расстилалась огромная страна в щедрых сладострастных объятиях полуночи, и всем его существом владела нежданная, никогда прежде не испытанная радость. Перед ним естественно и чувственно раскинулась Германия, и благородному юноше внезапно пришли на память слова и мелодии некоторых старинных народных песен. И он запел, громко, весело и беззаботно, как какой-нибудь подмастерье портного или сапожника, имевший обыкновение странствовать по ночам. Время от времени его тонкая изящная рука ощупывала карман, дабы убедиться, что драматический шедевр, которому суждено было стать знаменитым, все еще там. Шедевр был в целости и сохранности. И Бюхнера захлестывала мощная волна бесшабашного веселья. Вот она, свобода. А ведь ему пришлось бы сейчас отправиться в застенок тиранов. Огромные, черные, рваные тучи то и дело закрывали месяц, словно хотели заточить его в тюрьму или задушить, а месяц, как прелестный ребенок, снова выглядывал из мрака, с любопытством глазел на высоту и на свободу и бросал вниз, на тихий мир, свои ясные лучи. Бюхнеру хотелось броситься на землю и на коленях благодарить Бога за свою неуемную, сладостную радость беглеца. Но он сдерживал неуместный порыв и бежал вперед что было сил. Он бежал от пережитого насилия, торопясь к неведомому насилию, которое ему предстояло пережить. Он бежал со

всех ног, и ветер дул ему в лицо, в это прекрасное лицо.

22

Побег Бюхнера:Георг Бюхнер бежал в марте 1835 г. из Дармштадта в Страсбург, чтобы избежать преследования за революционное «Послание гессенским крестьянам».

Бирх-Пфайффер [23]

Уж если кого и считать талантом, то знаменитую Бирх-Пфайффер. Она жила в живописном городе Цюрихе и называла себя графиней. Имея полную, но при всем том довольно статную фигуру, она была особой импозантной, даже можно сказать, пленительной и обворожительной. Весь свет ее боготворил, все и вся падали пред нею на колени. Как человек и как поэтесса она пользовалась огромным успехом. Стоило ей, подобрав широченные юбки, энергично взобраться на сцену, как сцена оказывалась полностью в ее власти. Она была талант милостью Божьей, и сама, в свою очередь, щедро раздавала милости, наслаждения и восторги. Еще и сегодня, после стольких лет, в театре играют ее сладенькие пьески. Она сочиняла так мило, так трогательно, что все, кто бегал на ее спектакли, рыдали от умиления и расстроенных чувств. Свет жаждал любви, вот она и швыряла ему под нос свои мелодрамы, а в мелодраме всегда интригующий сюжет. Так что растроганный и потрясенный свет благодарил ее, пел ей хвалы и восторженно носил на руках. Одна из ее чаще всего исполняемых пьес называется так: «Наша Лорле, или Деревня и город. Драма в пяти актах, уходах и явлениях». Бюхнер, живший в ту же эпоху, словно пропал без вести, все позабыли о нем, а публика вызывала на сцену Бирх-Пфайффер, и, когда она выходила на поклоны, такая широкая и большая, ликованию не было конца.

23

Бирх-Пфайффер:Родом из Штутгарта, Шарлота Бирх-Пфайффер в течение десятилетий была успешной актрисой и автором 74 пьес для всех немецкоязычных театров; ее специальностью была драматизация романов и рассказов, которые тогда были в моде (так, из рассказа «Госпожа профессор» Бертольда Ауэрбаха возникла пьеса «Деревня и город»). В 1837—1843 гг. была директором Цюрихского городского театра, потом жила в Берлине.

Мы позволим себе припомнить еще несколько странных особенностей этой великой женщины. О несравненная и незабвенная! Мы готовы хранить память о вас до самой смерти. Сладостная вы наша, у вас была такая выдающаяся грудь, что каждый, кому довелось взглянуть на нее, был поражен, словно в него угодило пушечное ядро. Подобно свободно катящейся столитровой бочке, она грозила раздавить всякого, кто вставал на ее пути. А этот орлиный нос! Зрелище ее благородного профиля пронзало любого поклонника до глубины души! Хроники сообщают, что она питала пристрастие к ярко-желтым чулкам со строгими черными подвязками. У нее была мощная талия и такая осанистая спина, словно ее распирало изнутри и она вот-вот взорвется. Темные, как грозовая туча, глаза всегда смотрели с укором, а губа была закушена. Были и другие особенности, тоже весьма примечательные. Но о них мы лучше умолчим… Она талант, а мы — поклонники.

Ленц

Зезенхайм. Гостиная.

Ф р и д е р и к а. Отчего вы печальны, дорогой господин Ленц? Ну же, не хмурьтесь. Видите, как мне весело. Разве я виновата, что у меня хорошее настроение? И за это вы на меня сердитесь? Вы сердиты на меня за то, что я терпеть не могу хандрить и киснуть? Просто жизнь кажется мне сегодня такой прекрасной. А вам нет?

Л е н ц. Я этого больше не вынесу. Мне нужно на воздух. Немедленно. Вы счастливы, вы божественны. Тем хуже для меня. Когда я вижу ваше прекрасное лицо, мне хочется взять его в руки и поцеловать, а вы этого не хотите, и никогда не захотите, никогда не пожелаете. Мы не созданы друг для друга. Я не гожусь для этой жизни.

Ф р и д е р и к а. Зачем же так сразу падать духом? Вы можете меня сильно огорчить. А могли бы доставить истинную радость, если бы захотели немного взбодриться, но вы не хотите.

Л е н ц. Я не могу.

Ф р и д е р и к а. Что ж, уходите. Ступайте прочь. Оставьте меня. Так будет лучше.

Л е н ц. Да знаете ли вы, как я вас люблю? Как я боготворю вас?

Ф р и д е р и к а. Вот этого вы могли бы и не говорить. Вон идет Гете. Одному Богу известно, что со мной творится, когда я вижу этого славного человека. Я сама не своя.

Комната Фридерики. Сумерки.

Л е н ц. Спокойно, спокойно. Только бы меня никто не увидел. Как же я низко пал. Веду себя отвратительно. Но это лучше, чем приходить в отчаяние. Жалкому уроду тоже нужна своя радость. Почему одному человеку достается все, все прекрасное, что есть на свете, а другому ничего, совсем ничего? Лучше уж быть подлецом, чем полным ничтожеством. О природа, как ты божественна. Даже тем, кто тебя искажает, ты даруешь блаженные мгновения и священные реликвии. И душа их ликует. Вот они, ее чулки (Целует их.) Я обезумел. Я весь дрожу. Так дрожат преступники. Эти предметы — моя святыня. Как голова трещит. А если кто придет? Прочь отсюда. Не то я буду опозорен навеки.

Страсбург. В соборе.

Г е т е. Какой великолепный вид. Познание и наслаждение нигде не связаны лучше, чем в столь возвышенном месте. Если есть желание охватить взором все более широкое пространство, прекрасная панорама становится все великолепнее. Вон там раскинулась благодатная земля, и мерцающая река вьется по равнине, как легенда, как древняя добрая истина. А вон там, вдалеке, горы. Можно глядеть на все сразу и все-таки не наглядеться. Странная машина — наш глаз. Он схватывает все и тотчас снова отпускает. А внизу, в этих милых старых улочках, суетятся люди. Выходят, уходят, трудятся. Отсюда сверху отлично видно, как мы благотворны и справедливы, когда заняты разумной ежедневной рутиной. Порядок снова и снова творит красоту. Разве не так?

Л е н ц. В нашу немецкую литературу должна ворваться буря, пусть этот старый, трухлявый дом содрогнется всеми балками, стенами и членами. Только бы эти парни решились говорить о том, что наболело, что сидит у них в печенках. Мой «Гофмейстер» нагонит страху. Вот именно нагонит. Пора штурмовать. Лезть на стены. Дерзать. В природе это как ропот и шепот крови. Тоже мне, наша литература! Нужно подрумянить ее пепельно-серые бледные ланиты. Что значит: она прекрасна? Прекрасно лишь то, что свежо, что волнуется, бушует. Ах, взять бы молот да ударить по ней, чтобы искры посыпались. Искры, Гете. Я думаю, что «Солдаты», подобно молнии, могли бы зажечь, воспламенить нашу литературу.